Две смерти без боли. Как работает паллиативная помощь в Швеции и в России
«Ей не было больно, вы молодцы»
Когда Вера и Йохан познакомились, ее отец и его мама уже болели раком, но были в ремиссии. Они долго решали, где съехаться: у него в Стокгольме или у нее в Москве. У обоих была хорошая работа, обоим не хотелось оставлять семью. «В итоге мы просто кинули «камень — ножницы — бумага», и я проиграла», — смеется Вера. В 2019-м она получила вид на жительство и переехала к мужу. И тогда же их родителям одновременно стало хуже. «Все это время я как бы находилась в двух реальностях», — вспоминает Вера.
Гунилла и Хайнц прожили вместе больше полувека. Вера говорит, что они были «счастливыми европейскими пенсионерами»: путешествия, бридж по четвергам, книжный клуб по пятницам, всегда вдвоем. Выбор сына они приняли автоматически и сразу полюбили невестку — дети жили в другом городе, но часто бывали у родителей.
Сначала у Гуниллы перестал видеть один глаз — ей дали специальную повязку, как у пирата.
Все эти вроде бы мелочи отражают принципы паллиативной помощи. Во-первых, если есть возможность, лучше как можно дольше оставлять пациента дома, в родных стенах. Во-вторых, нужно сделать максимум, чтобы его жизнь оставалась комфортной. В-третьих, это помощь не только больному, но и его близким: нельзя усложнять все бюрократией. А если пожилому человеку трудно ухаживать за своей женой, это нормально. Вера говорит, что у них не было решения вроде «с сегодняшнего дня нам нужен паллиатив». Все это просто автоматически интегрировалось в жизнь — от меньшего к большему, в зависимости от состояния свекрови. «Врачи все время спрашивали Хайнца: «Вы справляетесь?» Постепенно они стали приходить, сажать ее на стул с утра, вечером класть в постель и так далее».
Летом 2019-го Гунилла еще могла ходить с ролятором. Но уже в сентябре она в какой-то момент стала задыхаться и не смогла проглотить еду. Ее отвезли в больницу — не хоспис и даже не паллиативное отделение, обычный стационар. Но в Швеции даже там можно быть с близкими круглосуточно, и муж ночевал в ее палате. «Мы были уверены, что ее выпишут и она еще поживет, — говорит Вера. — Через пару дней повезли Хайнца в лес за грибами, чтобы как-то его отвлечь. На следующий день я испекла пирог, и Гунилла успела его поесть. А через несколько часов умерла».
© Алексей Дурасов/ТАССВера рассказывает, что после ухода близкого врачи говорят важные слова: «Мы сделали все возможное, ей не было больно, вы были вместе до последней минуты, вы молодцы». И это поддерживает и «закрывает основные гештальты»: люди не думают, что человека можно было спасти, что они не успели сказать что-то важное и что они в чем-то виноваты. И еще одно важное: на следующее же утро из их дома забрали коляску и ролятор, «чтобы у Хайнца не было этого на глазах».
Сейчас Хайнц уже чуть-чуть ожил. Два месяца назад Вера родила дочь — они с мужем надеются, что внучка поможет свекру прийти в себя. «Это была первая смерть, которую я видела, — говорит Вера. — Но это был лучший вариант из возможных. Гунилла ушла в спокойствии, в чистой красивой палате, без боли. И мы были рядом».
«Хоспис — это как признание, что близкий человек умрет»
Родители Веры жили в паре часов езды от Москвы. Когда Александру Ивановичу стало хуже, его удалось зарегистрировать в столице: здесь помощь онкобольным все же лучше. Но сложности были — от проблем с покупкой лекарств до необходимости ездить в онкодиспансер каждое утро. «Папа был таким мужчиной-мужчиной. Которому не больно, который все сделает сам, — говорит Вера. — Он считал, что его лечение — мужское дело, и до последнего не давал нам ему помогать. Возможно, это давало ему жизненные силы…»
Александр Иванович был физиком, ученым и преподавателем, как она говорит — «чокнутым профессором», больше всего любившим что-то чертить и выводить какие-то формулы. Он мог починить абсолютно все, решить любую проблему. «А мы вокруг него — три блондинки, — говорит Вера. — Мама — музыкант, сестра — художник, ну и я — менеджер…» Своей болезни он стеснялся, считал ее слабостью, чем-то «немужским». И ходил на работу до тех пор, пока вообще мог ходить.
Уже после его смерти мы пришли к нему в институт и увидели, что у него были спланированы лекции на декабрь-январь. Очки лежали на раскрытом блокноте…
Поэтому он категорически отказывался ложиться в больницу: ему важно было думать, что он «поболеет и пойдет на работу». Но в какой-то момент из-за боли стало невозможно спать и даже переворачиваться с одного бока на другой. Выписанные обезболивающие не помогали. И в семье решились попробовать паллиативную помощь.
В благотворительном фонде помощи хосписам «Вера» всегда говорят: «Хоспис — это жизнь на всю оставшуюся жизнь». В семье Веры это знали, давно читали Facebook директора Московского многопрофильного центра паллиативной помощи Департамента здравоохранения Москвы (ЦПП) Нюты Федермессер и вроде бы понимали, что хоспис — это не «изба-умиральня», как думают многие. И тем не менее они боялись даже произносить это слово.
Это звучит как признание того, что твой близкий умрет. Когда ты обсуждаешь с папой или мужем хоспис, ты как бы начинаешь с ним прощаться
Этот страх немного «снял» визит врача выездной паллиативной службы. Он сразу вколол больному морфин, и Александру Ивановичу стало легче. «Трудно сказать, почему морфин не выписали в онкодиспансере, — говорит врач ЦПП Василий Шутов. — Возможно, не смогли оценить интенсивность болевого синдрома. Еще бывает, что за препаратами приходят родственники, а врачи не приезжают к пациенту на дом и попросту его не видят».
А еще первые 20 минут врач говорил с отцом о его работе, «вернул его в нормальную жизнь». Даже лучшие врачи часто просто не успевают психологически поддержать пациента. В менее удачных случаях все бывает еще хуже — Вера говорит, что часто к ее отцу «относились как к просителю с талончиком». В паллиативной медицине достоинство пациента, в каком бы состоянии он ни был, — это главное. На следующий день семья поехала в хоспис.
«Как будто страдания перед смертью — это обязательная галочка»
«Мы ехали и говорили: папа, ты только посмотришь. Даже боялись называть это место хосписом, говорили «паллиативная помощь», — рассказывает Вера. Но место с пугающим названием оказалось «островком Швеции в российской медицине».
В хосписе пациенты должны чувствовать себя как дома. Не как в больнице. Поэтому там всюду стоят цветы. И переговариваются попугаи. А в хосписе, в который приехала семья Веры, жили две кошки. «Мы тоже кошатники, — рассказывает она. — Дома кошка по вечерам звала папу спать. Папа смотрит телевизор поздно вечером, она приходит и мяукает ему в лицо. Он говорит: «Что, спать?» И она ведет его в спальню. И в хосписе для нас это был крутой психологический пунктик: кисонька пришла, она спит. Уютно».
Спецпроект на тему
При этом домашняя обстановка сопровождается профессиональным уходом. Здесь у пациентов специальные кровати — такие, чтобы можно было легко приподнять голову или прямо в постели отвезти человека погулять. Здесь вовремя дают обезболивающее. Здесь берут на себя уход — и семья может думать не о смене подгузников, а о том, чтобы подержать за руку напоследок. «Кто-то из знакомых нам сказал: «А что, вы сами не можете ухаживать за папой?» В России очень сильна эта установка: как же я отдам своего близкого? Я должен сам заботиться и страдать! — говорит Вера. — Как будто эти неудобства и страдания перед смертью — это какая-то обязательная галочка. Но этим мы делаем уходящему только хуже».
В сентябре этого года мэр Москвы Сергей Собянин принял решение обеспечить паллиативных пациентов бесплатными медицинскими изделиями на дому. Со следующего года москвичи при необходимости смогут получить на время кровати, коляски, специальные матрасы и другие вещи, которые помогут заботиться о лежачих больных, если им важно оставаться дома (вне зависимости от того, есть ли у человека статус инвалида). Еще в прошлом году для этого нужно было оформлять инвалидность, чего Александр Иванович категорически не хотел.
© Алексей Дурасов/ТАССОтец Веры умер на пятый день в хосписе. Все это время семья была с ним в одной палате. «Папа всегда любил выпивать за столом и веселиться, — рассказывает Вера. — Напоследок он съел два блинчика и выпил две рюмки кагора, врач разрешил». Потом у него начался жар, и он постепенно переставал дышать. Все это время медики смазывали ему губы и руки кремом, чтобы они не сохли.
«Прекрасно, что когда папа умер… Странно звучит, да? — прерывает себя Вера. — Но да, прекрасно, что нас избавили от бюрократии. Мы подписали только отказ от вскрытия — на это ушла пара минут. Больше никаких бумаг не было». Вера признается: хоспис удивил ее тем, что там «все так, как должно быть». В России этого, к сожалению, ждешь пока не всегда.
Но уже сегодня смерть в нашей стране может быть и такой — там, где «не больно, не стыдно, не страшно, не одиноко», как говорит Нюта Федермессер.
«Когда наши близкие уходят, мы часто спрашиваем — почему они? И виним себя за все, — говорит Вера. — В смерти нет смысла или логики. Но это часть жизни. И когда понимаешь, что смерть близко, учишься ценить жизнь. И просто знаешь, что нужно дать человеку тепло и успеть получить тепло от него. В хосписе это возможно».
- Сейчас для неизлечимо больных взрослых в столице работают Центр паллиативной помощи и восемь филиалов-хосписов, а также 13 выездных паллиативных служб. Если вам нужна помощь, вы можете позвонить по бесплатному и круглосуточному номеру: +7 (499) 940-19-48.
- Для детей есть Первый Московский детский хоспис и «Дом с маяком».
- На портале «Про паллиатив» (проект фонда «Вера») доступна экспертная информация о том, как ухаживать за неизлечимо больными людьми, о лечении боли, пролежней, питании и гигиене, психологической поддержке, коммуникации — как для врачей, так и для родственников пациентов.
- Благотворительный фонд помощи хосписам «Вера» создал горячую линию помощи неизлечимо больным людям, она работает круглосуточно и бесплатно. Ее номер: 8-800-700-84-36. Сюда могут звонить пациенты, их друзья или родные, специалисты, занимающиеся уходом за неизлечимыми больными, медработники и сотрудники профильных НКО.
- Созданием и развитием паллиативной помощи в регионах занимается проект Нюты Федермессер и Общероссийского народного фронта «Регион заботы».
Продолжение
Бэлла Волкова
«Я хочу умереть на своих условиях» История американки, которая перепробовала все способы лечения и решилась на эвтаназию: Книги: Культура: Lenta.ru
Смерть сопутствует жизни с начала времен, однако это не значит, что в процессе умирания не происходит никаких перемен. «Современная смерть: Как медицина изменила уход из жизни» — книга молодого американского врача Хайдера Варрайча о том, как в результате достижений современной медицины изменились все аспекты окончания человеческой жизни: от чего мы умираем, когда умираем, где умираем и как умираем. Книга опубликована в рамках издательской программы Политехнического музея и входит в серию «Книги Политеха». С разрешения издательства «Альпина нон-фикшн» «Лента.ру» публикует фрагмент текста, посвященный дебатам вокруг закона об эвтаназии.
Головные боли начались у жившей в пригороде Сан-Франциско Бриттани Мейнард вскоре после свадьбы. Головная боль — это чрезвычайно распространенный симптом: нам редко удается прожить без нее хоть сколько‐то времени, иногда даже один день без доступа к кофе. У многих из нас за всю нашу долгую жизнь не случается сердечного приступа, инсульта или даже инфекции мочевыводящих путей (особенно у мужчин), но почти у каждого в тот или иной момент болит голова. Из почти 40 миллионов американских пациентов, которые жалуются в течение года на повторяющиеся головные боли, лишь совсем у немногих это связано с угрожающим жизни онкологическим заболеванием. После тщательного обследования, включавшего МРТ головного мозга, оказалось, что Бриттани попала в их число.
Она поступила так, как поступил бы на ее месте любой другой больной с потенциально излечимой формой рака, — она легла на нейрохирургическую операцию, которая подразумевала удаление части костей ее черепа. Тем не менее у женщины случился рецидив, и на этот раз была уже неизлечимая четвертая стадия. С лечением или без него, пациенты с таким диагнозом живут менее года. «После нескольких месяцев в поиске решения мы с моей семьей пришли к тяжелому выводу,— написала она. — Лечения, способного сохранить мне жизнь, не существует, а рекомендуемые методы сделают оставшиеся мне месяцы невыносимыми». Она обдумала возможность традиционного паллиативного ухода в хосписе, но посчитала, что у нее «могут развиться боли, устойчивые к морфину, а также изменения в личности, вербальные, когнитивные и моторные нарушения практически любого рода». В итоге она приняла решение не уступать контроль за своим уходом из жизни ни болезни, ни врачам. Бриттани и ее близкие собрали чемоданы и отправились в Орегон.
— Я хочу умереть на своих условиях.
Путь Орегона к тому, чтобы стать первым американским штатом, где легализовано самоубийство при содействии врача, начался в 1990‐е годы, когда борьба за право на смерть находилась в своей самой активной и непростой фазе. Начиная с публикации статьи «Все кончилось, Дебби» в 1988 году и первого самоубийства, организованного Джеком Кеворкяном в 1990‐м, эвтаназия и самоубийство при содействии врача бурно обсуждались на медицинских конференциях, в законодательных органах, в судах и в самом американском обществе. В 1994 году с небольшим перевесом в 2,6 процента голосов избиратели Орегона сделали его первым штатом, где неизлечимо больным пациентам было разрешено самоубийство при содействии врача.
Заседание Сената штата Калифорния, на котором обсуждался закон об эвтаназии. В руках у сенатора — портрет Бриттани Мейнард
Фото: Rich Pedroncelli / AP
Практически сразу, еще до того, как этим правом кто‐то смог воспользоваться, федеральный судья наложил на это судебный запрет, мотивировав свое решение тем, что принятый закон не предоставлял желающим им воспользоваться равной с остальным населением «защиты от самоубийства». Однако этот запрет был отменен в 1997 году, и в США наконец появились законные самоубийства при содействии врача.
Правила, установленные штатом Орегон, были очень похожи на те, что применяются в других частях света. Заявителем может быть взрослый человек старше 18 лет, способный принимать решения, связанные с медициной, проживающий в Орегоне и страдающий неизлечимым заболеванием с ожидаемой продолжительностью жизни менее полугода. От пациента, который удовлетворяет всем этим критериям, требуется составить один письменный запрос на назначение смертельной дозы препарата, заверенный двумя свидетелями, а также сделать два устных запроса выписывающему рецепт врачу.
Этот врач должен убедиться в наличии неизлечимой болезни и в том, что пациенту осталось жить менее полугода. Аналогичное заключение должен дать еще один его коллега. Если кто‐либо из них подозревает, что пациент недееспособен или имеет какое‐то психиатрическое заболевание, его направляют к психиатру. После информирования пациента о других возможных альтернативах врачи также обязаны поинтересоваться, не хочет ли пациент уведомить кого‐либо из своих ближайших родственников.
В дискуссии, где почти никто и никогда не соглашался на компромисс, орегонский «Закон о смерти с достоинством» произвел эффект разорвавшейся бомбы. Опросы, проводимые в 1990‐е годы, показали, что подавляющее большинство медиков выступали против самоубийства при содействии врача и эвтаназии. Врачи некоторых религиозных убеждений (иудеи и те, кто не ассоциирует себя с какой‐либо религией) были более открыты к идее эвтаназии, но все же большинство из них по‐прежнему выступали против. Хотя орегонские врачи скорее поддерживали этот закон, работники медицинской сферы в других штатах были настроены гораздо более скептически.
Однако опросы показали, что американские медики постоянно получают просьбы о проведении эвтаназии от своих пациентов и что небольшой их процент соглашается на это, несмотря на противозаконность таких действий. Общенациональное исследование выявило, что около 5 процентов американских врачей вводили пациентам смертельные дозы препаратов, в сравнении с 7 процентами в штате Орегон. Опрос, проведенный среди медсестер отделений интенсивной терапии, также показал, что каждая пятая из них вводила пациенту смертельную дозу лекарств по его просьбе с прямым намерением прервать его жизнь.
Поскольку эвтаназия и ее вариации оставались под запретом, а их исполнителям могли предъявить обвинение в незаконном лишении жизни, весьма вероятно, что эти опросы занижали распространенность подобной практики, — однако большинство наблюдателей все равно очень удивились.
С другой стороны, широкая публика, хотя и была настроена более благожелательно, по‐прежнему казалась разделенной на два равных лагеря. Категорией, которая решительнее прочих выступает за легализацию эвтаназии или самоубийств при содействии врача, всегда были и будут те немногие, к кому эти вопросы имеют самое непосредственное отношение, — пациенты с неизлечимыми заболеваниями.
Для меня это наиболее важная в данной дискуссии группа населения, однако именно ей часто не удается поучаствовать в обсуждении. Пациенты с неизлечимыми заболеваниями уступают по численности и широкой публике, и медицинскому сообществу. Кроме того, из‐за своего диагноза они часто не в состоянии действовать за пределами больницы, дома престарелых или хосписа, где проводят большую часть своего времени.
Когда самоубийство при содействии врача наконец стало в Орегоне законным, многие полагали, что этот штат превратится в настоящее последнее пристанище для пациентов, стекающихся туда со всей страны в попытке взять под контроль окончание своей жизни.
Фото: BAXTER / BSIP / Legion-media.ru
Другое опасение, возможно, более оправданное, заключалось в том, что основными жертвами этой инициативы станут пациенты, находящиеся в неблагоприятном экономическом положении — представители национальных меньшинств и больные без страховки, которые не могут себе позволить полноценное лечение и будут вынуждены выбирать этот путь. В отличие от Нидерландов, где медицинская страховка есть у всех, в Орегоне на момент принятия закона насчитывалось около полумиллиона не имевших ее жителей.
Обширные данные, собранные за шестнадцать лет с начала действия закона в 1997 году, позволяют по большей части рассеять эти опасения. За этот период 1173 пациента обратились с просьбой о назначении смертельной дозы лекарств, а две трети из них (752 человека) воспользовались этим рецептом.
Речь идет о считаных случаях на каждые 10 тысяч смертей. Средний возраст таких больных составляет 71 год, а 77 процентов из них находились в диапазоне от 55 до 85 лет. Всего шестеро, подобно Бриттани Мейнард, были моложе 35 лет. Подавляющее большинство воспользовавшихся законом пациентов — белые (97,3 процента), имели медицинскую страховку (98,3 процента), умерли у себя дома (95,3 процента), получали паллиативный уход (90,1 процента), имели законченное среднее образование (94,1 процента) и болели раком (79,8 процента).
Около половины из них были мужчинами (52,7 процента), состояли в браке (46,2 процента), имели высшее образование (45,6 процента) и умерли в отсутствие врача (44,7 процента). Примечательно, что с 1997 года лишь один такой больной умер в больнице. Несмотря на опасения, что уязвимые группы населения будут с большей вероятностью совершать самоубийство при содействии врача, за все время эвтаназию в Орегоне совершили лишь 12 человек, не имевших медицинской страховки, и один афроамериканец.
Что побуждает неизлечимо больных орегонцев принимать такое решение? Тремя важнейшими причинами, называемыми пациентами, являются: потеря независимости (91,4 процента), отсутствие возможности заниматься тем, что приносит радость (88,9 процента), и утрата собственного достоинства (80,9 процента). Недостаточное медикаментозное снижение боли упоминалось в качестве причины лишь 23,7 процента опрошенных. Довольно неожиданный результат, учитывая, что от 65 до 85 процентов пациентов на поздних стадиях рака испытывают сильную боль. Это важно, поскольку многие критики самоубийства при содействии врача считают любое такое решение отражением недостатков паллиативной помощи и обезболивания. Тем не менее, как показал голландский опыт, легализация эвтаназии лишь подчеркнула значение паллиативного ухода, благодаря чему врачи стали лучше осознавать свой долг по отношению к умирающим пациентам.
Высказывалось предположение, что большинство запросов на эвтаназию делается под влиянием депрессии. Но исследования, проведенные в штате Орегон, показывают, что депрессия — это один из наименее значимых факторов, которые побуждают пациентов к принятию такого решения. Иногда дело ограничивается только получением выписанных препаратов. «Как только препараты оказались в моем распоряжении, — писала Бриттани, — я испытала невероятное облегчение». Треть пациентов даже не использует полученные препараты, а остальные делают это спустя иногда довольно значительное время (от 15 от 1009 дней) после подачи запроса на получение смертельной дозы.
Фото: Philippe Wojazer / Reuters
Когда штат Орегон впервые разрешил самоубийство при содействии врача, противники этого решения очень часто проводили параллели с нацистскими экспериментами. Теперь мы можем с уверенностью утверждать, что на свете есть мало мест, где умирать лучше, чем в Орегоне, и это касается не только тех, кто решил покончить с собой. Вместо того чтобы стать предостережением против скользкой дорожки к евгенике, Орегон послужил образцом для нескольких других штатов. В 2008 году избиратели штата Вашингтон приняли похожий на орегонский закон, тоже легализовав у себя самоубийство при содействии врача.
Следующим стал штат Монтана, где в 2009 году Верховный суд постановил, что не существует закона, запрещающего врачам помогать пациентам самостоятельно ускорять свою смерть. В 2013‐м конгресс штата Вермонт принял Закон о праве пациента на выбор и контроль над окончанием жизни, который похож на упомянутые выше акты. Совсем недавно, в 2016‐м, так же поступила и Калифорния, а за пределами США закон о содействии в смерти был принят в Канаде.
Мать Бриттани Мейнард обращается к СМИ после принятия закона об эвтаназии, сентябрь 2015 года
Фото: Carl Costas / AP
За несколько дней до смерти Бриттани Мейнард многим начало казаться, что она передумала. На видео, опубликованном 29 октября 2014 года, она говорит: «Я так много смеюсь и улыбаюсь со своей семьей и друзьями, что сейчас, кажется, совсем неподходящее время». Услышав это, я написал ей электронное письмо, в котором попросил ее описать свое психологическое состояние. Ответа я не получил, а 2 ноября появилась новость, что Бриттани покончила с собой, как и собиралась.
«Пока, мир. Делитесь хорошей энергией. Если вам помогли, помогите кому‐то еще», — такой последний статус она опубликовала на своей странице в Facebook. Пять штатов уже узаконили самоубийство при содействии врача, но осталось 45 других, где оно противоправно, и даже в этих пяти оно по‐прежнему используется лишь абсолютным меньшинством пациентов. Тем не менее существуют абсолютно законные и гораздо более распространенные практики, которые могут значительно ускорить наступление смерти пациента, причем они чрезвычайно напоминают активную эвтаназию. Я помню немало ночей, когда слышал — и выполнял — просьбы удвоить дозу вводимого через капельницу препарата, пока линия на кардиомониторе не превращалась в прямую.
Перевод Марии Смирновой
Патологоанатом показала, как подтверждают диагноз COVID-19 — Российская газета
Число заболевших растет, и кривая на графиках региональных оперативных штабов бывает круче, чем в июне. Например, в Иркутской области летом на пике суточный прирост был 12-15 человек, сейчас — 25-30. Растет и смертность. Поэтому и усилены меры безопасности. А губернатор области обратился к населению с просьбой соблюдать масочный режим.
Однако все еще немало тех, кто считает COVID-19 выдумкой и не верит, что от него можно умереть. Чтобы скептики могли убедиться в обратном, корреспондент «Российской газеты» отправилась в Иркутское областное патологоанатомическое бюро.
Подделать заключение — невозможно
Людмила Гришина, главный патологоанатом Иркутской области: Утаить или фальсифицировать данные по COVID-19 невозможно. Фото: Евгений Козырев
По словам главного патологоанатома Иркутской области Людмилы Гришиной, они исследуют тела умерших от коронавируса или заболеваний, обострение которых он спровоцировал. Делается это для того, чтобы подтвердить или опровергнуть диагноз. Без вердикта патологоанатомов информация об умерших не уйдет в антиковидный оперштаб.
«Прежде чем приступить к клинико-морфологическому исследованию, врач тщательно изучает историю болезни: диагноз, посмертный эпикриз, результаты прижизненных исследований, анализы, — объясняет Людмила Петровна. — И только потом — вскрытие». Сам процесс мы не видели. Но биоматериалы нам показали. Сказать, что мы были в шоке — ничего не сказать. «Пылающая» трахея ярко-красного цвета, «резиновые» легкие… «Здесь в ковиде нет сомнения», — комментирует врач. Тем не менее, легкое взвешивают — эта процедура обязательна. Фиксируется значительное увеличение массы: при норме 350-400 граммов, легкое, пораженное коронавирусом, может весить до двух килограммов.
Все эти изменения происходят из-за того, что вирус поражает альвеолярный эпителий — характерную картину Людмила Гришина показала на фото, сделанном через микроскоп. Сами альвеолы изменены, просвет заполнен экссудатом (жидкостью, которая выделяется из мелких кровеносных сосудов при воспалении). Эти нарушения приводят к кислородному голоданию и острому респираторному дистресс-синдрому (тяжелое проявление дыхательной недостаточности), на фоне которого развивается полиорганная недостаточность (нарушение функционирования). Ведь ни сердце, ни мозг, ни печень, ни почки не могут нормально работать, если не получают достаточно кислорода.
«Еще для ковида характерно изменение гемостаза, — отмечает патологоанатом. — Возникают тромбозы сосудов, тромбоэмболия легочной артерии. Все это мы тоже видим».
Однако патологическая анатомия — наука, основанная на доказательствах. Чтобы подтвердить диагноз, проводятся гистологические исследования — изучение тончайших срезов тканей под микроскопом. Фрагменты тканей трахеи, легких, селезенки отправляются в вирусологическую лабораторию. И только когда вся информация будет собрана, умерший попадает в статистику Минздрава по ковиду.
Ассистент врача-патологоанатома, проводящего вскрытие, фиксирует на фото все действия и непосредственно пораженные органы. Поэтому утаить или фальсифицировать данные исследования в патологоанатомическом бюро невозможно. COVID-19 точно есть.
Берегите себя, люди!
Многие твердят: это просто грипп такой. Скажите, организм, пораженный вирусом гриппа, выглядит так же?
Людмила Гришина: От гриппа люди тоже умирают, но значительно реже. Там мы также наблюдаем респираторный дистресс-синдром, присоединение бактериальной флоры. Опираясь на свой почти 50-летний опыт патологоанатомической работы, скажу так: ковид — совершенно новая вирусная инфекция, еще не изученная в полной мере. Но уже сейчас ясно, что она гораздо опаснее гриппа.
Как вы передаете родственникам тело умершего от коронавирусной инфекции?
Людмила Гришина: Согласно протоколу, регулирующему наши дальнейшие действия в случае, если причиной смерти стала особо опасная инфекция. Обрабатываем стерилизующим раствором, помещаем в два пластиковых чехла. Гроб передается родственникам закрытым.
А себя как защищаете?
Людмила Гришина: Риск заразиться от умершего все равно есть, хоть он и не кашляет и не чихает. Патологоанатом надевает на вскрытие противочумный костюм, маску, респиратор, сапоги и тройные перчатки, в том числе особо прочные — которые невозможно случайно разрезать. Средства индивидуальной защиты у нас есть. Без них мы не будем работать.
Что бы вам хотелось сказать людям, которые ничего не боятся, никому не верят и плевать хотели на масочный режим?
Людмила Гришина: Все то же самое, что уже рассказала вам. А еще личное. Можно? Все думают, что патологоанатомы в силу своей профессии — циничные и черствые люди. Это не так. Очень больно, когда умирают люди, которые могли бы жить долго, воспитывать детей, баловать внуков.
Людмила Гришина: То, что умирают от ковида только пожилые и больные люди, — заблуждение. И болезнь эта гораздо опаснее гриппа
А то, что умирают от ковида только очень пожилые и страдающие хроническими заболеваниями — заблуждение. Недавний случай: молодая женщина 28 лет, вернулась с отдыха в Крыму, а через 10 дней оказалась у нас… Жить бы да жить… Берегите себя, люди!
P.S.
После этого разговора с Людмилой Петровной я возвращалась домой на такси. Водитель оказался как раз из тех, кто не верит в ковид. Без маски, конечно. Сделала замечание. Его как понесло — мол, не надо мозги людям морочить. И фонтан этот, казалось, не остановить. Тогда я нашла в смартфоне фотографии, сделанные моим коллегой в патологоанатомическом бюро. И показала — пораженные ковидом легкие, печень, сердце… Оставшийся путь до дома я ехала в гнетущей тишине.
Все материалы сюжета «COVID-19. Мы справимся!» читайте здесь.
Смертельная боль. Что чувствует человек с коронавирусом
Симптомы коронавирусной инфекции похожи на обычную простуду, и заражённый CoViD-19 может по привычке перенести заболевание на ногах. Однако, если вовремя не показаться врачам, есть риск умереть в страшных мучениях.
Грипп по-прежнему страшнее?
Согласно докладу ВОЗ, каждый год от респираторных заболеваний, в том числе от гриппа, умирает до 650 тыс. человек. Особенно опасным по-прежнему считается грипп, который с каждым годом мутирует и адаптируется под выживание в организме людей. 11 марта ВОЗ объявила вспышку заболевания CoViD-19 пандемией, и к настоящему моменту число инфицированных в мире превысило 200 тысяч человек, в том числе 147 человек в России. Примерно за то же время, что в мире бушует эпидемия коронавирусной инфекции, гриппом и ОРВИ заразились миллионы человек.
Врач-инфекционист Сергей Бушуев отметил, что традиционные ОРВИ и грипп по своим масштабам всё ещё опережают коронавирусную инфекцию.
Если брать в масштабе по миру, то с учётом сезонности, с учётом географических особенностей и социальных количество заболевших ОРВИ и гриппом в мире примерно в 10–15 раз больше, чем количество пациентов с коронавирусной инфекцией. Другое дело, что грипп в большинстве своём не вызывает летальных исходов, его симптоматика проявляется практически сразу. Это и позволяет приступать к оперативной терапии, и только в самых редких случаях, когда сочетаются низкий иммунитет и сопротивляемость организма вирусам, человек может умереть
Сергей Бушуев
Врач-инфекционист
Почти незаметно
Что касается коронавирусной инфекции, то, по словам врачей, в инкубационный период заболевание может протекать практически бессимптомно.
Происходит это сразу по нескольким причинам. Во-первых, CoViD-19 быстро поражает только организм с ослабленным иммунитетом. В целом он может «поселиться» в любом организме, но крепкий иммунитет в лучшем случае позволит человеку быстро восстановиться после противовирусной терапии — и инфекция не поразит лёгкие так, как у людей со слабым иммунитетом. Во-вторых, риску заражения с летальным исходом подвержены люди в возрасте от 65 лет и более. Естественные процессы старения организма ослабляют и иммунитет, который в таком возрасте нужно поддерживать приёмом специальных иммуномодуляторов
Сергей Бушуев
Врач-инфекционист
Природа-матушка
По словам медиков, тяжёлый острый респираторный синдром (SARS), который сначала нарекли «пурпурной смертью», а потом назвали «атипичной пневмонией», и CoViD-19 — практически близнецы-братья, которые отличаются друг от друга лишь на миллионные доли процента. Как и в случае с новым коронавирусом, возбудитель «атипичной пневмонии» — коронавирус SARS (Severe acute respiratory syndrome-related coronavirus, SARS-CoV). Как и его «брат-близнец», внезапно обнаруженный в китайской Ухани, в процессе размножения вирус «атипичной пневмонии» при отсутствии лечения начинал разрушать клетки лёгочных альвеол — одного из важнейших механизмов, благодаря которому происходит процесс наполнения лёгких воздухом.
После того как инкубационный период завершится и вирус начинает разрастаться по организму, начинается поражение нижних отделов органов дыхания. Врач-инфекционист Сергей Бушуев отметил, что первые симптомы похожи на лёгочную одышку, которая возникает внезапно и не сопровождается болевыми проявлениями.
Когда начинается вирусное поражение альвеолярных воздушных мешочков, то в них из-за воздействия вируса и разрушения микроскопических стенок начинают просачиваться кровь и плазма крови. Газообмен лёгких и тканей нарушается, человек начинает ощущать кроме одышки нечто похожее на удушье, даже сидя за рулём машины или лёжа в постели, неважно. То есть, по сути, воздушные мешочки заполняются кровью и постепенно наступает отёк лёгкого
Сергей Бушуев
Врач-инфекционист
По словам врачей, в этот период крайне важно начать своевременную искусственную вентиляцию лёгких с одновременной противовирусной терапией, поскольку пациент ещё будет находиться в сознании. Однако самочувствие в «переходном режиме» у заражённого коронавирусом может постоянно ухудшаться: сильное удушье, обусловленное кислородным голоданием, сильная головная боль, которая может сопровождаться в некоторых случаях онемением конечностей.
И как раз здесь кроется главное отличие коронавируса от вируса гриппа. Последний по своему патогенезу (механизму зарождения и развития) гораздо «медленнее». Это как обычный сельский трактор в мире вирусов. Новый коронавирус поражает клетки существенно быстрее и гораздо сильнее бьёт по органам дыхания, вызывая кислородное голодание, и быстро вызывает смертность, особенно в тех случаях, когда речь идёт о пациентах из наиболее уязвимых групп — пенсионеры и люди с хроническими заболеваниями органов дыхания (например, астма или ХОБЛ).
Врач-эпидемиолог Ольга Толкунова пояснила, что помочь пациенту с CoViD-19 и множественными хроническими заболеваниями только противовирусными препаратами сложно, нужна комплексная терапия.
В том числе может потребоваться введение иммуноглобулинов разных типов. Кроме того, нужно постоянно вводить препараты, которые будут противостоять репликации вируса, проще говоря, его масштабированию. И как раз такой комплекс препаратов может позволить купировать вирус и начать с ним бороться
Ольга Толкунова
Врач-эпидемиолог
Проникая в клетки и ткани, CoViD-19 вызывает обострение таких заболеваний, из-за чего описанные выше симптомы усиливаются. Пациент до момента остановки сердца остаётся в сознании — кровь переносит остатки кислорода в сердце и мозг, подпитывает их и заставляет функционировать, но если наступает отказ лёгких, а искусственную вентиляцию по каким-то причинам не проводят, то заражённый CoViD-19 умирает.
Но и это не всё. Медики отмечают, что на сто процентов активность CoViD-19 в организме не изучена и у болезни могут быть и другие проявления.
Это, конечно, ещё нужно изучать, но, вероятно, атака на иммунную систему попутно будет поражать и сосуды. То есть обострение всех хронических болезней тоже может иметь место. Например, если в сосудах есть какие-то тромбы, они могут оторваться вследствие общего ослабления организма. И из-за этого тоже может наступить летальный исход. Поэтому крайне важно сообщать обо всех хронических заболеваниях, даже если человек находится на карантине и CoViD-19 ему ещё не подтвердили
Сергей Бушуев
Врач-инфекционист
Пандемия на спад?
Фото © EPA / J.L. Cereijido
Именно скорость поражения организма заставила медиков по всему миру активно включиться в создание вакцины. Российские генетики и вирусологи уже полностью расшифровали геном нового вируса. Эта информация позволит в минимальные сроки разработать вакцину и ряд вспомогательных противовирусных препаратов для лечения инфекции, которые не только позволят локализовать и нейтрализовать вирус, но и провести восстановительную терапию. Правда, назвать такую терапию простой не получается. Медики считают, что на восстановление могут потребоваться годы.
Всё напрямую зависит от запущенности болезни и от того, сколько лёгочной ткани было поражено. Об удалении части лёгкого, конечно, речь не идёт, но даже зарубежный опыт (например, американские ингаляции гиперполяризованного гелия-3) позволит восстановить ткани лишь частично. В любом случае, всё нужно изучать и проверять. И, конечно, нужно наблюдать за теми пациентами, кому помогли традиционные противовирусные препараты, кто выздоровел после обычной, не экспериментальной терапии и ведёт обычный образ жизни после карантина
Сергей Бушуев
Врач-инфекционист
Сергей Андреев
«Всё кончено, твоей мамы больше нет». Потерявшие близких и их истории
В Казахстане, где коронавирусом заражены десятки тысяч людей, сообщения в социальных сетях напоминают вести с фронта: постоянно появляется информация о новых смертях. Люди пишут, что больные в критическом состоянии умирают за нескольких часов, иногда прямо в машинах скорой помощи, из-за отсутствия мест в переполненных больницах. В госпиталях не хватает аппаратов вентиляции легких, кислородных баллонов и лекарств, неотложки не прибывают на вызов. Это истории людей, чьи близкие скончались от коронавируса, а также пневмонии, эпидемия которой происходит в стране «параллельно» с распространением COVID-19 (эти случаи с недавнего времени считают «возможным случаем коронавируса», но в статистику COVID-19 не включают).
«НА ВСЮ БОЛЬНИЦУ ОДИН ГАЕЧНЫЙ КЛЮЧ»
Айжан Дюсенова — жительница города Караганды. Ее 51-летний брат Кайрат Дюсенов скончался от двусторонней пневмонии 3 июля. Его легкие были поражены на 100 процентов.
Брат начал болеть 16 июня. У него поднялась температура. Сначала обратились к семейному врачу в поликлинике, к которой мы прикреплены. «У вас просто ОРВИ», — сказал тот и ушел. Дали парацетамол и аспирин. Брат начал лечиться. Постоянно поднималась температура. Врач сказал, что будет звонить и лечить на дому. Но никто так и не позвонил. Потом сказали вызвать скорую. Неотложка вообще не приезжала. 23 июня ему стало хуже. У него одышка пошла. В 14:00 вызвали скорую. Они пришли только в 22:00 вечера и спрашивают: «А где пациент? Он уже умер, что ли?»
Житель Караганды Кайрат Дюсенов.Мы сами повезли его в поликлинику. Сами сделали компьютерную томографию платно. КТ показала, что у него 100-процентное поражение легких. А человек ходит сам. В тот же вечер мне позвонил племянник и говорит: «Папа задыхается, скорая не приезжает». Я приехала и забрала его на такси. Сперва не знала даже, куда везти его. По городу возила. Потому что все больницы говорили, что не принимают, что «только скорой».
В итоге я повезла его в Карагандинскую областную клиническую больницу. Они не хотели меня пускать даже. Я забежала, когда двери были открыты и сказала: «Возьмите моего брата. Я отсюда не уйду, пока не положите его». Его приняли все-таки. Брат разговаривал, был в сознании, но речь была несвязная, так как у него было полное поражение легких. Врачи спрашивали о контактах с зараженными коронавирусом. Оказывается, были. Он четыре дня был в командировке. Проверял объекты железной дороги. Он ревизором работал. Один парень только в конце командировки сказал, что у него мать болеет коронавирусом. Через неделю все, кто был с ним в командировке, заболели.
Вот мой брат тоже заболел. Его должны были сразу проверить. Он сказал врачам из поликлиники, что он контактный. А они ему: «У вас просто ОРВИ» — и отправили домой.
23 июня мы его еле положили в больницу. 25-го утром ему сказали, что у него положительный анализ на коронавирус.
Такой ключ просил принести в больницу Кайрат Дюсенов для подключения кислородного баллона.Его изолировали, положили в отдельную палату. И вообще ничего не предпринимали. Целых два дня, 25 и 26 июня, его не лечили. Он просто лежал. Ему кислородную подушку дали и сами не заходили туда: все боялись. По протоколу его сразу должны были начать лечить. Мы с ним по WhatsApp’у общались. Он мне пишет: «Мне ничего не дают, лекарства не дают». Я ходила в больницу. Никто, кроме медсестер, не выходил. Врача нет. Не знала, у кого спросить, почему его не лечат. Все говорят: «Мы не знаем, не знаем».
После того как мы положили брата, пошел поток людей с пневмонией, они бесконечно поступали в эту больницу. Ажиотаж начался. Брат писал, что медсестры ему говорили: «Ой, мы про вас забыли». Не успевали, наверное, но как можно про человека забыть? Я говорю: «Ты по баллону стучи, чтобы тебя слышно было». В туалет он хотел, никто его не водит. «Айжан, я в туалет хочу, в туалет хочу», — говорил он. Я сказала ему, чтобы он попросил утку, не стыдился. «Ты же как на войне. Сам себя спасаешь», — сказала я.
За кислородным баллоном нужно следить, потому что он холодный. Его дают временами. Нужно переключать. Оказывается, на всю больницу один гаечный ключ, чтобы переключать. Он мне в девять часов пишет: «Айжан, принесите мне гаечный ключ, потому что в течение дня я пять раз чуть не умер от [нехватки] этого кислорода».
Я через знакомых начала искать места в реанимации. Звоню: «Ему ничего не делают. Умирать его оставили в палате». В тот же день его еле положили в реанимацию.
Врач сказал мне, что нужно найти лекарство «Актемра» (иммунодепрессор). Начали искать его по всему Казахстану. Нет. Нашли только в Турции. Капсула стоила 600 тысяч тенге. Мы собирали деньги по всем родственникам, друзьям. За день собрали два миллиона тенге. Нашли человека, который сможет привезти в Алматы. Из Алматы отправили в столицу. Оттуда встретили сами на машине. Привезли лекарства в Караганду. Начали ему колоть. 2 июля нам сказали, что ему очень хорошо стало. Мы так обрадовались. «Сам Бог помог нам», — думали мы.
Но врачи не учли, что нужны дополнительные препараты против тромбов, чтобы разжижать кровь. 3 июля в 16:30 он скончался из-за тромбоэмболии. Температура у него спала. Но давление периодически поднималось. Это первые звоночки о том, что тромбы начали появляться. Любой нормальный врач понял бы это. Ему надо было разжижать кровь. Они этого не делали. Потом я врачу писала: «Ни один реаниматолог, никто не вышел, не сказал, от чего умер мой брат. Если вы не хотите, чтобы я искала правды и не подавала в суд, объясните мне нормально». Она мне намекнула, что «не все врачи квалифицированны».
Больница совершенно не была готова. Врачи совсем молодые. Нам даже говорили, что его не смогли положить на живот, потому что он грузный. Десять дней он лежал в реанимации. И ровно десять дней я звонила в кол-центр. Никакой связи не было с ним. Мы не знали, что с ним делают. Он без легких держался десять дней. Уверена на 100 процентов, что его можно было спасти.
Тела умерших в карагандинской клинике. Фото предоставлено родственниками Кайрата Дюсенова.А потом мы два дня не могли забрать его тело. Они в морг его не увезли — «он грузный». Каталка же есть?! Они не на себе его несут. Два дня лежал в черном мешке в больнице. Мы заплатили 200 тысяч тенге, чтобы тело продезинфицировали и помыли по мусульманским законам. И нам сказали: «5 июля вам его отдадут в мешке, посмотрите лицо и похороните». 5 июля мы поехали в морг. Они сказали, что нашего брата не отправили еще. И мы начали искать его тело. Поехали в больницу. В больнице его с трудом нашли. Там сказали, что в ту ночь скончались 59 человек. Мы его похоронили на обычном кладбище.
У него остались трое детей: двое сыновей и дочь. Младшему сыну 14 лет. Ему особенно тяжело. Он плачет. Говорит: «Айжан-тате, не верю, что папы нет». Что мне ответить? Мне самой не верится…
«СТАЛО ХУЖЕ ПОСЛЕ АНТИБИОТИКОВ»
Айнур Ергали — дочь 55-летнего жителя Шымкента Ергали Шырманбаева, скончавшегося от пневмонии.
Отец заболел 29 июня, и мы вызвали скорую помощь. Они сказали, что у него ангина, и сделали ему укол. После этого он чувствовал себя хорошо. Сильно не болел. Потом ему снова стало плохо, начались проблемы с дыханием. Приехала скорая помощь и увезла его в школу, где открыли стационар. Там были только кровати. Не было ни врачей, ни лекарств, ни аппаратов. Сотрудники стационара вернули его обратно, сказали, что он в тяжелом состоянии и они не могут его принять. Через одного врача в стационаре договорились, чтобы его повезли в клиническую больницу. Там тоже пришлось некоторое время подождать у входа, потому что его не хотели принимать из-за тяжелого состояния. В итоге приняли и сказали, что подключат к аппарату [ИВЛ].
Но в тот день так и не подключили. Отец позвонил утром и попросил привезти специальный шланг. Сказал, что без этого шланга его не могут подключить к аппарату. Я целый день ходила по Шымкенту в поисках, но так и не смогла найти. Сказали, что по городу нет. Искала в Алматы. Но и там не было.
Житель Шымкента Ергали Шырманбаев.На следующий день отца перевели в отделение реанимации и подключили к аппарату. Ему стало лучше. Когда он говорил с нами по телефону, голос звучал бодро. Врач сказал, чтобы мы принесли антибиотик «Монепрам». Все лекарства я доставила ему лично. Мы обошли весь Шымкент и с трудом нашли. Однако после системы, уколов и антибиотиков отцу стало хуже. Вечером, когда мы говорили с ним по телефону, он сказал, что эти лекарства, которые ему дают, кажется, ему не подходят. Мы попытались его успокоить и сказали: «Возможно, они так действуют, вы должны выздороветь». На следующий день мы едва слышали его голос. Во второй половине дня он скончался.
Антибиотики, которые ему кололи, оказывается, способствуют накоплению жидкости в легких. Каждый человек реагирует на них по-разному. Они всех лечат одинаково. Не смотрят, принимает организм человека эти антибиотики или нет. Если бы отца можно было вылечить без аппарата, я бы забрала его оттуда. До сих пор жалею, что не сделала этого. Санитар пожилого возраста рассказал мне плача, что был рядом с отцом. «Я дал ему воды, чай. Умер у меня на руках. Сказал, что уколы и система отрицательно сказались на его самочувствии», — рассказал он.
Отец на своих ногах зашел в больницу и отделение реанимации. Он был водителем грузовика. Никогда не болел. Я бы поняла, если бы ему было 80 лет и он был прикован к постели. Ему было всего 55 лет, был в расцвете сил. Я виню врачей в смерти отца. Хотела найти виновных и дойти до конца. Но не захотела, чтобы трогали тело отца. Аллах всё видит. Многие плакали и говорили, что их отцы, матери, братья скончались из-за лекарств, назначенных врачами.
Я негодую из-за отсутствия квалифицированных врачей и неготовности наших властей. В школе открыли стационар. Там не было ни лекарств, ни шлангов. Почему моего отца перевозили из одного места в другое? Понимаю, что нет мест. Люди умирают, не доезжая до больниц. Но почему нет мест? Куда тратятся выделенные деньги? Я ежемесячно плачу налоги. В прошлый раз сдавала деньги на благотворительность. Почему народ должен собирать деньги на аппараты? В правительстве заявляют, что «всё делают». Неужели должно погибнуть столько людей, чтобы они зашевелились?
«Я НЕ ВИНЮ ВСЕХ ВРАЧЕЙ»
Айжан Ергешова и Ербол Толебаев — дети 51-летней жительницы Шымкента Аманкуль Агабаевой, которая работала медсестрой. Они утверждают, что сотрудники больницы подключили другого больного к кислородному баллону, который они купили для матери. Так Айжан и Ербол описывают подробности того дня.
Айжан Ергешова: 3 июля у матери начало болеть горло. Она лечилась, но лучше ей не становилось. 7 июля ей сделали рентген. Сказали, что у нее двусторонняя пневмония. Температуры и кашля у нее не было. Она нормально дышала, только слабела. Ее всё время клонило в сон. Ей становилось хуже, и мы вызвали скорую помощь. В скорой ответили, что больницы не принимают. Мы повезли ее в стационар, купили все лекарства. Ждали до утра. Заместитель главного врача сказал, что мать в срочном порядке нужно подключить к аппарату ИВЛ. На частной скорой помощи мы поехали в новую инфекционную больницу в микрорайоне Асар. Мы умоляли врачей и добились, чтобы маму положили в отделение реанимации.
Я пять часов простояла у входа в отделение, чтобы узнать состояние матери. Разве ее не должны были подключить к аппарату ИВЛ, спрашивала я у проходящих врачей. Сказали, что «нет». Вышел реаниматолог и спросил, какие лекарства у нас есть. Мы утром купили необходимые лекарства на сумму более 300 тысяч тенге. Отдали их. Ночь провели у больницы. Среди ночи поднялась шумиха. Сказали, что закончился кислород. Люди начали заносить в больницу баллоны. Мы начали выяснять, что происходит. Они заносили баллоны с кислородом для своих родственников. Мы купили один за 250 тысяч тенге. Вручили баллон санитару. Он сказал, что подключил кислород.
Айжан Ергешова, дочь Аманкуль Агабаевой.Настало утро. Врач сказал, что мать хорошо себя чувствует. Спустя какое-то время люди снова зашумели: закончился кислород. Мы не могли стоять на одном месте. Ночью нам удалось купить защитную форму. Брат надел ее и зашел в отделение. В отделение реанимации он увидел мать: она была без сознания. Не было ни врача, ни баллона с кислородом, который мы купили. Мы не знаем, кто и когда взял баллон. Пока брат пытался подключить второй баллон, мама умерла.
Ербол Толебаев: Когда я зашел в больницу, мать лежала без сознания. У нее двигались веки, и чувствовалось, что она жива. Она была между жизнью и смертью. Я начал кричать, медсестра нашла купленный нами кислород и подключила к нему мать. Кислорода было мало. Я выбежал на улицу, чтобы занести второй баллон, но она не выдержала. Скончалась… Если бы не забрали тот кислород, трагедии бы не произошло.
Для того чтобы протянуть кислород в больницу, требуется 18 миллионов тенге. Для государства это не такие уж большие деньги. Акимат провел тендер, чтобы таскать баллоны туда-сюда. Я не говорю, что кислород может вылечить людей, но он может помочь спасти больных. Когда я зашел в отделение, чтобы увидеть мать, там в двух палатах лежали около 30 человек. Среди них были и те, кто дышал самостоятельно. Но я не увидел ни врачей, ни медсестер возле больных. Многие задыхались от нехватки кислорода.
Когда выходил оттуда, увидел лежащих в коридоре скончавшихся людей. Им даже лица не прикрыли. А перед больницей разбили газоны, установили фонтан. Зачем это больным, которые мучаются из-за нехватки кислорода? Почему бы на эти деньги не построить кислородную станцию? Это бы спасло жизни стольким людям.
Аманкуль Агабаева.Айжан Ергешова: Мама скончалась из-за отсутствия лекарств и кислорода в больнице. Я написала в соцсети, как всё произошло. Между тем в акимате продолжают утверждать, что у них «всё есть». Это издевательство, равноценно плевку в лицо. В управлении здравоохранения сказали, что «сделали всё возможное». Это неправда. Если матери кололи лекарства, то это были купленные нами лекарства. Нам даже извинения не принесли. Ищут виновных везде. Обвиняют участкового врача, врача скорой помощи.
Самое главное — не признают существование проблемы, утверждая, что «всё есть». Если бы с самого начала сказали, что примут и будут смотреть за ней, и попросили бы принеси свои лекарства и кислород, я бы десять баллонов с кислородом привязала к изголовью ее кровати. Если бы они сказали, что не будут смотреть за ней, а будут только уколы ставить, я бы сама смотрела. Они не признают этого. Из-за этого столько горя происходит в семьях.
После поста о кончине матери я получаю тысячи писем каждый день. Люди пишут, как были убиты их матери, отцы и братья в больницах из-за нехватки кислорода. Мы бы не плакали так, если бы наша мать скончалась подключенной к кислороду, который мы купили. Мы боремся за правду, которую видели своими глазами. В день смерти моей матери из отделения интенсивной терапии вынесли тела еще трех человек. Если бы там был кислород, этого бы не случилось.
Мама работала медсестрой с 1988 года. Когда тысячи людей становились в очередь перед процедурными кабинетами во время карантина, она помогала всем и ставила уколы. Скончалась сама, спасая жизни.
Я не виню всех врачей. Однако ответственность за эту смерть несут не только медицинский персонал, главный врач больницы, которые дежурили в тот день, но и акимат, и управление здравоохранения. Они несут прямую ответственность за смерть тех, кто покинул мир в ту ночь и тот день. Мы впервые всей семьей протянули руки к правительству с просьбой спасти нашу мать. До этого мы лечились в частных клиниках. Из-за карантина клиники были закрыты.
Нас в семье четверо детей. Самой младшей сестре — восемь лет. Мы еще не сообщили ей о кончине матери. Теперь, если понадобится, я дойду и до столицы. Я не успокоюсь, пока не найдут виновных и не привлекут их к ответственности. Потому что я, мой младший брат и даже восьмилетняя сестра придут в себя, но наш отец сломлен. Он прожил с матерью 32 года. Это тяжело.
«ОНА УМРЕТ, НАС БУДЕТЕ ОБВИНЯТЬ»
Гульнур Кунжарыкова — дочь 59-летней жительницы Шымкента Курманкуль Кунжарыковой, скончавшейся от пневмонии. Она говорит, что потеряла время, пока искала больницу, которая приняла бы ее мать.
26 июня маме стало плохо, она не могла дышать. Около девяти часов утра мы вызвали скорую помощь. Они сказали, что ее надо везти в больницу. В карете скорой помощи ничего не было. Когда я звонила, сообщила, что моя мать тяжело больна, попросила прислать машину с оборудованием. Но в ней не было даже носилок. Мы позвали людей с улицы, положили маму на покрывало и спустили с третьего этажа.
Нас повезли в инфекционную больницу в микрорайоне Асар. Однако заведующий отделением не принял нас. «Уезжайте, мест нет. Почему вы все сюда едете?» — возмущался он. Мы около часа простояли у входа, умоляя принять нас. Маме было очень плохо. Оттуда мы маму повезли в провизорный центр на улице Диваева. Там тоже простояли около часа у входа и с трудом добились приема. Вышел заведующий и сказал: «Она в тяжелом состоянии. Мы ничем не можем ей помочь. Здесь нет ни лекарств, ни аппаратов, увозите ее отсюда». Там мы решили вызвать «нормальную скорую помощь». Простояли 15 минут. Нам вообще никто не ответил.
Курманкуль Кунжарыкова.Затем поехали в инфекционную больницу близ рынка «Айна». Когда мы подъехали, перед больницей стояло шесть-семь карет скорой помощи. Двери были закрыты. Никого не принимали. Мы простояли у входа еще два часа. Мать находилась в критическом состоянии. Я сидела у ног. У нее было даже не затрудненное дыхание, она совсем задыхалась. Медик бригады скорой помощи нам сказали: «Мы каждый день забираем людей в таком состоянии и ездим по больницам в поисках места. Так люди и умирают в скорой».
Мы снова начали звонить во все больницы. В итоге сказали, чтобы везли в новую инфекционную больницу, куда мы поехали в первую очередь. Мы целый час ждали врача. Врач пришел примерно в 13:30 и долго кричал. Затем сказал, чтобы ее положили. Мать к этому времени уже не могла ходить. В больнице не было ни носилок, ни колясок. Сотрудники посадили маму на стул с колесами и увезли ее. Меня выгнали.
Я поехала домой и вернулась со сменной одеждой. Когда приехала обратно, было около 16 часов. «Всё кончено, вашей мамы больше нет», — сказали мне. Сказали, что ничего не смогли сделать. Тело не отдали. Забрали на следующий день.
У нее была двусторонняя пневмония. При поступлении в больницу у нее было поражено 86 процентов легких. Если бы ее вовремя подключили к аппарату ИВЛ и дали антикоагулянты, ее можно было бы спасти. Они знали, что у мамы было много сопутствующих заболеваний. Они должны были начать ее спасать в срочном порядке. Мы потеряли около пяти часов, пока ездили по больницам.
Все больницы видели, в каком состоянии была моя мать, но никто нас не принял. «Что вы тут делаете? Увозите! Делайте, что хотите! Мы не можем вам помочь» — это всё, что мы слышали. Это было бесчеловечно. Понимаю, что больных очень много. Но ведь они должны были оказать помощь человеку в критическом состоянии. Сотрудники больницы говорили: «Она же умрет. Мы не можем ничего сделать. В итоге нас будете обвинять». Нас провожали такими словами.
Мы лечили ее от злокачественной опухоли. Боролись с сахарным диабетом. Оперировали грыжу. Боролись с таким количеством болезней… Много знакомых умирает.
Я никогда не жаловалась на правительство. Всегда сами зарабатывали. Сами работали. А здесь нужно было наше правительство. Сейчас всё время пишут, что «ситуация стабилизируется». До сих пор люди умирают. А им все равно. Досадно, больно. Еще ни дня не было, чтобы мы не оплакивали.
Уважаемый читатель!
В это тяжелое время многие казахстанцы лишились близких из-за коронавируса и пневмонии. Мы призываем вас помочь сохранить имена жертв. Азаттык инициирует создание базы данных людей, жизни которых с марта этого года унесли COVID-19 и пневмония. Если вы потеряли родственников, друзей и близких, просим вас прислать в редакцию имя и фамилию, возраст, фотографию, диагноз и по возможности документы, подтверждающие кончину человека.
WhatsApp: +77711043505, электронная почта: [email protected]
в «Благосфере» представили книгу о том, как пережить утрату близкого человека
На традиционной встрече книжного клуба центра «Благосферы» обсуждали новое издание серии «Как жить» издательства «Олимп-бизнес» — книгу Меган Девайн «Поговорим об утрате. Тебе больно и это нормально».
Об авторе и нелепости посыла «встань и иди»
Меган Девайн – бывший психотерапевт. Сама пережила внезапную смерть любимого человека. В книге автор пытается понять, что не так с восприятием горя в обществе. В нашей культуре не принято открыто обсуждать горе, и окружающие часто не знают, как себя вести и как помочь человеку, пережившему потерю.
В России нет никаких устоявшихся практик горевания, отмечает Зара Арутюнян, психолог, социолог, специалист по работе с травмой. «В основном все советы человеку, переживающему горе, — про «встань и иди». Считается, что надо поскорее вернуться в «нормальную жизнь». Автор книги пишет о нелепости и неуместности этого посыла», — говорит Арутюнян.
Президент издательства «Олимп-Бизнес» Ирина Седакова рассказала, что при выборе книги руководствовалась личным опытом потери близких и почти 40-летним профессиональным опытом этнолингвиста. Седакова проводила лингвистические, этнографические и фольклорные исследования, ездила в экспедиции в села, где изучала традиционную культуру.
«В основе такой культуры лежит тема погребения. Когда приезжаешь в село, прежде всего тебе рассказывают, кто кого потерял, как проходили похороны, поминовение и так далее», — вспоминает Седакова.
Сохранность темы погребения и разных представлений о смерти в малых поселениях удивительна, отмечает эксперт. Отчасти это нужно, чтобы помочь горюющему пройти путь утраты.
«В традиционной культуре, где люди в основном друг друга знают, обязательно оповещают о смерти кого-либо. В городе же нет системы оповещения, и мы запросто можем спросить кого-то о здоровье близкого, не зная, что он умер», — говорит Седакова.
Есть такие понятия, как изжитый и неизжитый век, рассказывает Ирина Седакова. Считается, что человеку отведено время до глубокой старости. У человека, который умирает раньше, как муж автора книги, — неизжитый век. Для близких это двойное горе.
Тема траура
В крупных городах России мы почти не видим траура, считает Седакова. В традиционной же культуре сохранилось много визуальных знаков, которые указывают на то, что человек проходит через горе и его нельзя трогать. В Балканских странах, например, до сих пор вывешивается на ворота дома черная ткань, мужчины носят на лацканах черные банты, показывающие, что в семье недавно кто-то умер.
Во многих странах есть специальные фразы: если упоминается имя умершего, после добавляется «Да простит его бог». В таком случае окружающие знают, что человек умер. В русском языке такого, к сожалению, нет, отмечает Седакова.
«Существуют определенные жесты — в Греции на некоторых островах до сих пор в дом умершего несут сладкое: куски сахара, шоколад. Это метафора: люди хотят немного подсластить горечь утраты», — говорит Седакова.
Сколько длится горе
Руководитель психологического отдела детского хосписа «Дом с маяком» Алёна Кизино рассказывает, что родители, потерявшие ребенка, в основном соглашаются принять помощь психолога. Но все очень индивидуально, и каждому человеку требуется разный срок, чтобы справиться с горем. Кизино уверена: горе нельзя измерить, одинаково больно терять ребенка, родителя и супруга.
«Есть несколько теорий переживания горя. Одна из них – что горе начинается, имеет развитие и потом заканчивается – примерно через два года. В израильских источниках пишут, что семья переживает смерть ребенка около семи лет. Но нет никаких стандартов – в книге об этом тоже написано», — говорит Кизино.
По второй теории, человек горюющий живет сразу в двух измерениях, то попадая в прошлое (и горюя так же сильно, как в первый день), то оказываясь в настоящем, где начинает жить, заботиться о себе, детях, хлебе насущном. «Мне близка эта теория. Общаясь с родителями, понимаешь: у них есть прошлое, которое всегда напоминает о себе, и есть бытовая реальность, в которой человек живет», — говорит Кизино.
Как помочь человеку пережить утрату
В детском хосписе «Дом с маяком» есть традиция – каждую весну родители и сотрудники собираются на День памяти, чтобы посадить деревья в память об умерших детях. «Мы делаем специальные таблички с именами, родители украшают их и вешают на дерево. Для родителей важно, что в этом парке гуляют другие дети и спрашивают, почему на яблоне или груше написано имя. Осенью родители присылают в чат фотографии, где на яблоньках – маленькие яблочки. Это очень символично. Таким образом охраняется память об их ребенке. Жизнь продолжается – ее, как и горе, невозможно законсервировать», — рассказывает Кизино.
Человеку, который переживает утрату, нужно не бояться говорить о своих чувствах и желаниях: я хочу побыть один, хочу, чтобы меня обняли.
«Решение всегда в разговорах. Доверие, безопасность и разговоры друг с другом. Горюющего человека можно спросить: какая помощь тебе нужна, что я могу для тебя сделать?», — говорит Кизино. По ее словам, нужно обязательно давать пространство для воспоминаний и разговоров.
Дважды в год детский хоспис вывозит семьи, потерявшие ребенка, на выходные. Там они общаются с психологами, обсуждают тему горевания. Для многих родителей это первый раз, когда им удается поговорить о своей потере открыто.
«Все люди горюют по-разному: кому-то важно, чтобы фотография ребенка висела в комнате, а кто-то не может ее видеть. И люди молчат, не обсуждают, это табуированная тема: я не могу говорить о своих чувствах. Если в семье хорошие отношения, боль переживается вместе. Если отношения сложные, будет очень трудно проживать горе самому, да еще и поддерживать другого человека», — говорит руководитель психологического отдела.
Говорить ли ребенку о смерти близкого
Алёна Кизино уверена: о смерти нужно говорить откровенно с детьми любого возраста, замалчивание темы может привести к тревожным расстройствам. «Не важно, сколько ребенку лет, важно, как рассказать. Но правда должна быть. Невротические реакции у ребенка возникают не когда мы говорим ему о смерти, а когда мы замалчиваем эту тему. Просто нужно учитывать его возраст».
Сложность в том, что многие родители на могут найти слов для разговоров о смерти. «Существуют темы, в которых нет «языка говорения» – тема смерти одна из них», — добавляет Зара Арутюнян.
«У каждого человека есть право на собственный выбор»
Часто умершего человека или его родственников обвиняют в том, что они что-то неправильно сделали, и тем самым формируют у людей чувство вины, рассказывает Елена Мартьянова, директор по развитию и коммуникациям Фонда помощи хосписам «Вера». Так было и у автора книги «Поговорим об утрате. Тебе больно и это нормально» — ее муж утонул, и люди говорили, что он «виноват, потому что не надел спасательный жилет».
В фонде «Вера» помогают справиться с чувством вины. Психологи, принимающие звонки на горячую линию, получают много запросов на поддержку от родственников, которые испытывают чувство вины и думают, что сделали что-то неправильно. «Чувство вины многократно усиливает боль. Его обязательно нужно разобрать и проговорить. Важно понимать, что у каждого человека есть право на собственный выбор», — говорит Мартьянова.
В книге Меган Девайн пишет, что горе – это навсегда. «Это опыт, с которым нам нужно жить. Острая боль может уйти, но любовь и чувство уважения к человеку останется навсегда. Во всех книгах серии «Как жить» есть любовь к человеку», — подчеркивает Ирина Седакова.
Подписывайтесь на канал АСИ в Яндекс.Дзен.
«Я размышляла, как лучше умереть»: истории подростков с ментальными расстройствами
Примерно каждый пятый подросток в возрасте от 12 до 18 лет страдает хотя бы одним психическим расстройством, при этом 70% из них не получают грамотной диагностики и надлежащего лечения. Мы поговорили с подростками с разными психическими заболеваниями и мамой 10-летней девочки с депрессией о борьбе за здоровье, планах на будущее и принятии себя.
Оксана, мама 10-летней Юли
Депрессия
В этом году Юля пошла в пятый класс. До депрессии дочь была очень активная, во всем участвовала, устраивала мероприятия, ходила в театральную студию, училась на отлично без особых усилий. Но в начале этого года у нее ни с того ни с сего появились двойки и тройки, учителя хватались за голову. Такие оценки Юля объясняла тем, что у нее «не получилось». Дочь также стала чаще закрываться в своей комнате, мы подумали, что у нее начинается подростковый возраст и гормональные изменения, и списали ее поведение на желание уединиться.
Беда случилась в конце зимы. Юля собиралась в школу, и вдруг у нее началась неконтролируемая истерика. Час дочка колотилась в рыданиях, причем она не могла объяснить, что с ней. Я спрашивала: «Что произошло? Ты чего‑то боишься? Не подготовилась к контрольной? Ты скажи, мы решим вопрос». Ребенок понимает, что несделанную домашку мы не воспримем как-что то страшное, ну пропустили бы школу, и все. Но ответ был один: «Я не знаю».
Мы отменили школу и отвели Юлю к психологу, выяснилось, что у дочери нервный срыв. Сначала ей купировали острое состояние, дальнейшая диагностика и тестирование показали, что у ребенка развилась депрессия ввиду систематической, незначительной, но существенной для Юли травли в школе. Оказалось, что некоторые ребята постоянно ее обзывали.
Мы взяли отвод от учебы, посетили невролога, врач поставил дочке депрессию в начальной стадии и назначил препараты и психотерапию, но, к сожалению, из‑за коронавируса, последнюю пришлось прекратить. Я сразу приняла диагноз, хотя даже предположить не могла, что болезнь может развиться так рано. У меня была послеродовая депрессия, и я видела, что состояние Юли не придурь и не лень. Муж тоже принял все как есть.
Я объяснила дочке, что такое депрессия: мозг не видит хорошего, концентрируется только на плохом, но такие мысли не реальная картина мира.
Юля спала по двадцать часов, лежала сутками. Если и вставала, то только чтобы поесть и принять таблетки. Она говорила, что все грустное и серое. Доходило до полного равнодушия к внешнему виду: дочь не мыла голову, не чистила зубы. Она даже призналась, что у нее дикое желание встать на подоконник. И несмотря на то, что мы много беседовали и я почти постоянно была дома (сидела с младшим ребенком), на всякий случай сняла ручки с окон.
Юля до сих пор пьет лекарства, сейчас ее состояние гораздо лучше. Периодически бывают спады настроения и апатия, но ребенок стал активнее: встречается с друзьями, рисует, общается с людьми. Юля столкнулась с тем, что мир совсем не чудесный и справедливый. Я думаю, что даже если она вернется к депрессивному состоянию, то станет более эмоционально стабильной и осторожной.
Я и муж постарались минимизировать негативное влияние на ребенка тех людей, которые могут обесценивать ее состояние, поэтому некоторым родственникам не рассказали о депрессии. Друзья дочки знают о болезни и сказали, что будут гораздо больше ее поддерживать.
Депрессию романтизируют: будто заболевание состоит в том, чтобы сидеть на подоконнике с пледом и смотреть на дождь. На самом деле это боль, которая разрывает тебя и не дает жить. Но депрессия не стигма, не нужно ее бояться. Я советую родителям выстроить с ребенком доверительные отношения: никакого осуждения и обесценивания. Детские проблемы — тоже проблемы. И всегда быть на стороне сына или дочери, чтобы ни произошло.
Полина, 17 лет
Обсессивно-компульсивное расстройство
С детства у меня были проблемы со счетом, потому что я постоянно зацикливалась на некоторых цифрах. Также мне надо сделать что‑то определенное количество раз: три, пять, десять, но не четыре, а именно пять, я называю это круглыми цифрами.
В тринадцать лет меня посетила страшная мысль про моего родственника, она была достаточно навязчивой, и с тех пор обсессивно-компульсивное расстройство начало потихоньку развиваться. Я не могла смотреть на неправильно расставленную посуду, незаправленную постель, абсолютно любая мелочь, которая не так лежала, очень меня раздражала. Я стала брезглива, у меня появилась фобия инфекционных заболеваний и микробов, которая прогрессировала в тревогу, панические атаки, сильные истерики, нервные срывы. Из‑за того, что я мылась по два часа, кожа на руках превратилась в сухарь с трещинами. Появились проблемы в отношениях с мамой и друзьями, понизилась самооценка, возникла неуверенность в себе. Я расхотела учиться, мне было трудно психологически идти в школу — ведь там много микробов, из‑за этого я пропускала. Но я хотела нормальные оценки в аттестате, поэтому заставляла себя посещать уроки.
Годом позднее я забила в гугле «частое мытье рук», и мне вылезла статья про ОКР. Симптомы оказались схожи с моими, и я поняла, что мне нужна помощь.
Рассказала маме о своих догадках, но она не поверила. Сказала, что я просто начиталась всякой ерунды в интернете, и он плохо на меня влияет.
Она посчитала мои слова бредом и велела заняться делом. Не каждый родитель захочет принять, что у его ребенка в четырнадцать лет психическое расстройство.
Я устраивала маме скандалы, потому что мне было тяжело и я не понимала, что со мной происходит. Она сдалась и отвела меня к психологу, который не умел работать с ОКР и предложил мне методику, которая не сработала. После этого мы пошли к невропатологу, который прописал мне легкие транквилизаторы, они оказывали мало эффекта. Только в начале 2020 года, когда ОКР уже прогрессировало, мама записала меня к психиатру. Врач мне не очень понравилась, когда я рассказывала о своих чувствах, она сказала: «Ой, сколько проблем, а всего шестнадцать лет!» Но все равно назначила антидепрессанты и нейролептики.
Нейролептики повлияли на меня ужасно и довели до нейролептический депрессии. У меня пропало желание жить, я стала забивать на внешний вид, даже встать и умыться было лень, а в душе — абсолютная безнадежность и страх, что я не вылечусь. От антидепрессантов я не заметила особого эффекта, но все мои фобии и страхи обострились, тревога зашкаливает. Я просыпаюсь утром от тревожности, не знаю, как найти себе место. Мама на стороне врача, считает, что психиатр назначила все верно и нужно потерпеть. Но прошло уже пять месяцев, а легче мне стало совсем чуть-чуть.
У меня есть одна подруга из колледжа, которая меня поддерживает. А теперь уже бывшие друзья постоянно давили на больное, называли психопаткой, при любой ссоре я слышала: «Вот у тебя справочка есть, иди таблеточки выпей». Еще в девятом классе у меня было очень много целей: переехать в Москву, заработать на машину, научиться водить. А сейчас думаю, что мне не хватит сил, поэтому мне трудно вступать во взрослый мир. В следующем году я стану совершеннолетней, но совсем не знаю, как себя вести.
Много раз я слышала от людей: «Ой, да по тебе не видно, что у тебя психическое расстройство!» Но если я выгляжу абсолютно адекватной, это не значит, что со мной все в порядке. ОКР — не просто перфекционизм, а порочный адский круг, мысли, убивающие и съедающие твой мозг. Я не люблю поверхностные высказывания о психических расстройствах, и мне очень неприятно, когда презирают людей, которые больны, считают их ненормальными. Я думаю, что иногда физическая боль не сравнится с психологической.
Подробности по теме
Обойти все люки, посчитать прохожих, наступить на пятно: что такое навязчивости
Обойти все люки, посчитать прохожих, наступить на пятно: что такое навязчивостиАнтон, 17 лет
Биполярно-аффективное расстройство
Нельзя сказать точно, когда появился БАР, но, возможно, в четырнадцать лет из‑за триггера у меня запустился активный процесс заболевания. Тогда родители отправили нас с братом на две недели в военный палаточный лагерь без удобств и связи с внешним миром. У нас отобрали телефоны, мы не могли никому звонить жаловаться. Там было достаточно жестко в плане дисциплины. Я три раза ездил в больницу из‑за пищевых отравлений и потери сознания, а моему брату выбили челюсть старшие ребята.
Первые признаки расстройства я не замечал, потому что мне мое поведение казалось вполне нормальным и обычным. В период мании у меня было повышенное настроение, какая‑то нереальная уверенность в себе, я строил огромные планы на жизнь, думал о переезде, начинал учить чешский и датский языки. Стал очень эмпатичным к наркотическим веществам и алкоголю. Все мои действия казались мне логичными и адекватными, хотя со стороны я выглядел странно: неусидчивый, импульсивный, гиперактивный парень с бегающим взглядом. Думал, что столько энергии у меня из‑за того, что я пью много кофе или хорошо высыпаюсь.
Свойство данного состояния — оно быстро забывается и не такое длительное, как депрессивный период, около двух недель, максимум месяц. И мания очень резко переходит в депрессию. Ты осознаешь, что ты делал, и какой ты, по сути, дурак, и начинаешь загоняться. Возникают суицидальные мысли. У меня был такой период депрессии, когда я неделю просто лежал в кровати и смотрел в потолок. Не было сил встать, сходить поесть, даже посидеть в телефоне. Во время мании твои мысли бегают и кажутся классными, и ты не знаешь, за что ухватиться, в период депрессии они наваливают гурьбой, и ты не понимаешь, как с ними разобраться.
Мое БАР было совмещено еще и с паническим расстройством, я переживал панические атаки вплоть до пяти раз в день, они длились по 10–20 минут, я думал, что умру. Тогда я втайне от родителей начал ходить к психологу в моем лицее, мы с ней общались, и в один момент она сказала: «Антон, это не моя зона, тебе нужен психиатр». В этот момент я пришел к маме и все ей рассказал, и она записала меня к психиатру.
Уже год и три месяца я наблюдаюсь у врача и принимаю препараты. Раньше я пил по семь таблеток в день, сейчас же принимаю три. Благодаря лекарствам у меня стабильное настроение. Адекватные реакции на стресс, эмоции соотносятся с событиями в жизни — радость, грусть, агрессия. Раньше в период мании была гиперреакция: любое оскорбление или замечание в мою сторону вызывали дикую агрессию. Теперь нужно постараться, чтобы меня задеть.
Сейчас мое расстройство почти мне не мешает. Некоторые друзья употребляют алкоголь, я же могу позволить себе только бутылочку сидра, потому что мешать алкоголь с таблетками не очень хорошо. Вечный трезвенник на праздниках. Еще мне обидно что мои друзья учатся на права, а чтобы это сделать мне, нужно доказать врачам, что препараты не влияют на умение водить автомобиль. Некоторые копят на машины, у некоторых уже есть машины, а ты просто сидишь в сторонке и думаешь: «Блин, я тоже хочу».
Мне кажется, приписывать себе психические расстройства очень глупо, потому что, имея подобные заболевания, ты должен брать на себя ответственность за себя и свои поступки.
Психическое расстройство не делает тебя крутым и уникальным. Некоторые же думают, что это модный клатч, который ты можешь носить с собой и всем говорить: «Вот смотрите, у меня биполярочка».
Оля, 14 лет
Посттравматическое стрессовое расстройство
В моей семье все было очень плохо, сколько я себя помню. Когда мне было двенадцать-тринадцать лет, мать привела домой какого‑то бездомного и сказала, что это ее бизнес-партнер. В итоге все превратилось в полгода домашнего насилия. Он избивал и оскорблял меня и моего младшего брата. Нас лишали всего, вплоть до одежды и еды. Вследствие этого мы с братом (мне тогда было тринадцать, а брату двенадцать) попали в приют, нас забрала бабушка, сейчас мы живем у нее. После детского дома все было более-менее хорошо. У меня появилось много новых интересов, друзей, а во время самоизоляции состояние стало резко ухудшаться.
Нарушение памяти, бессонница, перепады настроения, паранойя, даже галлюцинации, ненависть и страх людей. Мне было очень плохо, страшно, я каждый день загоняла себя до такого состояния, что просто лежала и плакала. У меня случались панические атаки, причем до недавнего времени я не знала, что это так называется, думала, что это просто истерики. Я занималась селфхармом, размышляла, как лучше умереть, представляла себе это, но именно попыток суицида не было.
Кроме того, у меня бурная реакция на резкие раздражители, например, когда ко мне резко подсаживаются или я слышу громкий звук. Это может напугать любого человека, но у меня начинается жесткая истерика. Было такое, что кто‑то лопал шарик рядом со мной, а я начинала реветь из‑за этого, сама не понимая почему. В последнее время мне стало сложно писать и говорить, я могу заикаться, заговариваться, картавить, на письме путать буквы. Я плохо воспринимаю пространство: я его вижу, но многие предметы мне кажутся плоскими, некоторые предметы находятся для меня дальше или ближе, чем они есть на самом деле, я очень часто врезаюсь куда‑нибудь или просто чего‑то не замечаю.
Я очень долго просила бабушку отвести меня к психиатру, но она оттягивала. Говорила: «Ой, да у тебя все потому, то мы дома сидим, твои перепады настроения — это подростковый период, выпей валерьяночки». Но в итоге мы пошли в ПНД, где мне поставили посттравматическое стрессовое расстройство и депрессию под вопросом.
При ПТСР можно в принципе заниматься только психотерапией, но медикаментозное лечение снимет симптомы, которые мешают в учебе и общении. Поэтому я напросилась в ПНД, так как мне без него не смогут выписать эффективные препараты. Пока я хожу к психотерапевту, выговариваюсь ему и вроде становится легче. Бабушка не очень следит за моим состоянием, когда я говорю, что мне плохо, она советует мне что‑нибудь посмотреть или съесть чего‑нибудь.
Я очень забывчивая, раньше могла легко выучить любое правило, стихотворение, темы и прочее, то теперь я не помню, была ли на каком‑то уроке, писала ли контрольную. Во время урока я могу впасть в какой‑то транс и просто не вникаю в тему урока. Мои учителя не знают о расстройстве, для них это выглядит как безалаберность. Поэтому мои оценки сильно скатились.
До того как наша мать привела сожителя, мое состояние волновало меня меньше всего — мать всегда была довольно безответственной, мы с братом просто пытались выжить. Если говорить о флешбеках, про которые все упоминают, спрашивая о ПТСР, у меня они проявляются как кошмары практически каждую ночь, когда мне удается заснуть. Днем флешбэки у меня тоже бывают, но редко. Это какие‑то сильно травмирующие картины прошлого — типа избиений, маминых передозов.
Я бы хотела, чтобы люди знали, — я не агрессивная и не ненавижу людей. Несколько человек, которые столкнулись с моими перепадами настроения, думают, что я очень злая. И я не глупая, хотя и все забываю. Мне бывает очень больно, когда человек мне о чем‑то рассказывает, а потом говорит: «Ой, я тебе уже все это говорил, ты не помнишь?», — а я реально не помню.
Подробности по теме
«У красивой девушки не может быть депрессии»: как психиатры нарушают врачебную этику
«У красивой девушки не может быть депрессии»: как психиатры нарушают врачебную этикуДиана, 13 лет
Генерализованное тревожное расстройство и депрессия
Я только этим летом начала лечение и еще разбираюсь с тем, когда все началось. Но, скорее всего, триггером послужила ссора с моим бывшим другом. Когда мне было двенадцать, он попал в больницу и игнорировал меня, и это очень сильно ударило по мне. Триггером для тревоги могло послужить буквально все, каждый день, почти все время я тревожилась. Если, например, я шла по магазинам с мамой и она от меня отходила буквально на десять минут, я думала, что она меня бросит. Я спешно начинала анализировать, как мне добраться до дома, есть ли у меня деньги, телефон, чтобы позвонить. Успокаивала себя тем, что, если мама оставила рядом со мной вещи, она точно за ними вернется.
Я приходила в школу и ежедневно один-два раза переживала панические атаки. Мне становилось очень страшно, причем я не могла объяснить, чего я боюсь, несколько раз я чувствовала, что моя голова будто вот-вот взорвется, и я умру. Накатывала трясучка, голоса моих друзей, одноклассников, учителей доносились будто сквозь толщу воды, я ничего не понимала и сидела с потными руками и ватными ногами, мне хотелось убежать. После этого я отпрашивалась с урока, уходила в туалет и либо билась кулаками об стену, либо резала себя, так мне становилось легче. Мне каждый день хотелось плакать, но я не могла, потому что чувствовала, что мои глаза сухие. Также были мысли о суициде. На тот момент мне вот-вот должно было исполниться двенадцать.
Родители знали о моем состоянии, но до того момента, как мы пошли к психиатру, не предполагали, что это что‑то серьезное. Они все списывали на переходный возраст и думали, что я драматизирую. Сначала я добилась того, что меня отвели к психологу. Первый психолог оказался не очень хорошим, он обесценивал мои проблемы, говорил, что мне просто нужно улыбаться и все будет хорошо. Меня записали к другому, я посещала ее каждую неделю, и спустя полгода она сказала, что мне нужен психиатр, мама согласилась.
Я читала очень много статей про тревожное расстройство и совершенно не удивилась, когда в итоге мне поставили диагноз и сказали, что придется пить таблетки. В тот момент я почувствовала облегчение, потому что мне было страшно от неизвестности, я продолжала заниматься селфхармом только из‑за того, что не могла перестать себя обесценивать. Я думала, что недостаточно страдаю, и должна страдать больше, чтобы получить помощь. Делала порезы как доказательство того, что мои эмоции реальны. Перед приемом у психиатра я была очень близка к попытке самоубийства, и мне рекомендовали лечь стационар, но мои родители от этого отказались. В государственном лечиться себе дороже, а на частный у нас нет денег.
Ежедневно я пью лекарства. Мне стало проще жить, хотя в школе я чувствовала, что еще немного, и я упаду и расплачусь, настолько я устала тревожиться и бояться. Сейчас кажется, что будто новости стали лучше и что не все так плохо. Я презирала спорт в любых проявлениях, не могла почистить зубы, теперь я слежу за собой, убираюсь дома, чаще выхожу из комнаты, больше ем, у меня наладился режим сна. Тревогу я все еще чувствую, но ее меньше, хотя не думаю, что она когда‑нибудь уйдет до конца, тревога уже часть меня. Я часто размышляю о будущем, надеюсь, лечение мне как‑то поможет, я стану здоровее, уеду в другой город.
Мне очень не нравится, что люди думают, что у подростков нет проблем. Я несколько раз вступала в дискуссию с такими людьми, но их достаточно сложно переубедить, они говорят, что видят во мне привлекающую к себе внимание маленькую девочку.
Если человек не плачет и может улыбаться, это не значит, что он здоров. Болеть — совсем не круто.
Глеб, 18 лет
Шизотипическое расстройство
Мне кажется, все началось в четвертом классе, с переезда в другой город.
Это, естественно, потеря друзей плюс проблемы с общением в новом классе, потому что там все компании были уже сформированы. И несмотря на то, что чуть позже я завел друзей, увеличивалась замкнутость, сильней становилось чувство, что я им не нужен и, в принципе, мое существование бесцельно. В начале десятого класса появились более серьезные проблемы — приступы, которые проявлялись как дезориентация и проблемы с дыханием. Их могло вызвать почти что угодно, но в основном скопление людей и даже температура помещения.
Примерно через месяц мы с родителями обратились к психиатру, и он сказал, что это депрессия. Я сидел на таблетках, вроде как мне становилось лучше, и в какой‑то момент я подзабыл, что вообще чем‑то болел. Но приступы начали повторяться чаще и чаще, и в одиннадцатом классе во время занятия в спортзале ко мне в голову пришла навязчивая депрессивная мысль, которая сковала меня настолько, что я не мог пошевелиться.
Тогда я пошел к психиатру снова. Меня положили в психдиспансер на три недели, провели полное обследование и поставили шизотипическое расстройство. Мне попался хороший врач, женщина с юморком. На тот момент я уже понимал, что со мной какая‑то беда, и когда озвучили диагноз, был даже под впечатлением: «Воу, оказывается, я вот такой!» Правда у меня есть страх, который всегда со мной, — боязнь сойти с ума окончательно.
В основном заболевание проявляется в виде проблем с эмоциональными реакциями. То есть я реагирую на события не так, как принято в обществе, — например, я не всегда понимаю юмор, любое замечание воспринимаю болезненно и расстраиваюсь от критики. Навязчивые идеи все еще со мной. Еще у меня бывают галлюцинации — слуховые и чувственные. Во время слуховых я слышу женский шепот, который зовет меня по имени. А во время чувственных ощущаю какую‑то сущность, которая пытается меня заменить, чтобы сделать все лучше. Также я часто нахожусь в депрессивном состоянии, случается, что я почти не могу встать с кровати и что‑либо сделать: непонятно зачем, кому это нужно и насколько нужно мне, я ведь все равно умру.
Родители всегда принимали мое состояние, ну кроме того случая, когда в шестнадцать лет я оставлял на себе порезы. Не знаю, что я тогда пытался ощутить, помню только, что после этого у меня на время прекратился депрессивный эпизод, но этого хватило лишь на неделю. Мама распереживалась, а папа решил, что я привлекаю внимание.
Когда в моей жизни появляются новые люди, они порой пугаются, если узнают о моем диагнозе, но с кругом общения так сложилось, что и одноклассники, и друзья не из школы — хорошие люди, которые от меня не отвернулись. Радость в жизни мне дает семья, моя девушка и творчество — я пишу музыку на компьютере.
Из‑за проблем со здоровьем я не окончил школу, в этом году буду сдавать программу одиннадцатого класса экстерном. Я пока не определился, чем бы хотел заниматься в жизни, но я проходил профориентационные тесты, которые выявили склонности к рекламе и связям с общественностью.
Романтизировать психические расстройства неправильно. Потому что люди, которые по-настоящему больны, могут подумать, что они такие классные и врач им не нужен, а заболевание будет съедать изнутри и приведет неизвестно к каким последствиям. С другой стороны, романтизация отчасти помогает обществу принять таких людей, потому что с этой темы снимается табу и люди перестают бояться говорить о психических проблемах.
Подробности по теме
Гениальный биполярник: опасна ли «мода» на психические расстройства
Гениальный биполярник: опасна ли «мода» на психические расстройстваПаллиативная помощь и наука о том, что значит умереть
«Вы хотите знать, что произойдет, когда ваше тело начнет отключаться?»
Мы с мамой сидели напротив медсестры хосписа в доме моих родителей в Колорадо. Это был 2005 год, и моя мать закончила курс лечения метастатического рака груди. Месяцем или двумя ранее она смогла вывести собаку на ежедневные прогулки в горы и поехать в Австралию с моим отцом. Теперь она была слабой, измученной болезнью, химиотерапией и обезболивающими.
Моя мать с благословения врача решила прекратить использовать сокращающиеся варианты химиотерапии, и именно она попросила своего врача позвонить в хоспис. Тем не менее, мы не были готовы к вопросу медсестры. Мы с мамой обменялись взглядами, немного потрясенные. Но больше всего мы чувствовали облегчение.
В течение шести с половиной лет лечения, хотя моя мать посещала двух терапевтов, шесть онкологов, кардиолога, нескольких радиологов, медсестер в двух химиотерапевтических учреждениях и хирургов трех разных клиник — ни разу, насколько мне известно, кто-то говорил с ней о том, что произойдет, когда она умрет.
На то есть веская причина. «Примерно с последних двух недель до последнего вздоха, где-то в этот промежуток времени люди становятся слишком больными, или слишком сонными, или слишком бессознательными, чтобы рассказать нам, что они переживают», — говорит Маргарет Кэмпбелл, профессор медсестер в Wayne. Государственный университет, который десятилетиями работал в сфере паллиативной помощи. То, как говорят о смерти, обычно основывается на том, что видят родственники, друзья и медицинские работники, а не на рассказах о том, что на самом деле кажется смертью .
Джеймс Халленбек, специалист по паллиативной помощи из Стэнфордского университета, часто сравнивает смерть с черными дырами. «Мы можем видеть влияние черных дыр, но заглянуть внутрь них крайне сложно, а то и невозможно. По мере приближения к ним они проявляют все более сильное гравитационное притяжение. По мере того, как человек пересекает «горизонт событий», очевидно, что законы физики начинают меняться ».
На что похоже , когда умирает ? Несмотря на растущее количество исследований смерти, реальный физический опыт смерти — последние несколько дней или мгновений — остается окутанным тайной.Медицина только начинает заглядывать за горизонт.
Примерно 100 лет назад почти все умирали быстро. Но современная медицина радикально изменила то, как долго можно растянуть конец жизни. Сейчас многие американцы, у которых есть доступ к медицинской помощи, умирают постепенно, от хронических заболеваний, таких как большинство неизлечимых форм рака или осложнений от диабета или слабоумия, а не быстро, скажем, от несчастного случая на ферме или гриппа. Согласно последним данным Центров по контролю и профилактике заболеваний, американцы, скорее всего, умрут от болезней сердца, рака или хронических заболеваний легких.
«Предсмертные сны часто были настолько сильными, что сон переходил в бодрствование».Для многих, кто умирает постепенно, есть заключительный, быстрый спад, который происходит примерно в последние несколько дней жизни — фаза, известная как «активное умирать». В это время, как пишет Халленбек в книге « Palliative Care Perspectives », своем руководстве по паллиативной помощи для врачей, люди в определенном порядке теряют свои чувства и желания. «Сначала пропадает голод, а затем жажда. Затем теряется речь, за ней следует зрение.Последнее, что нужно уйти, — это слух и осязание ».
Является ли смерть физически болезненной или насколько болезненной, по-видимому, по-разному. «Есть условия, при которых боль неизбежна», — говорит Кэмпбелл. «Есть пациенты, которые действительно стареют и постепенно исчезают, и при этом нет никакого дискомфорта». Болезнь, связанная с болью, не означает, что вы обязательно перенесете тяжелую смерть. Кэмпбелл отмечает, что большинству людей, умирающих от рака, требуется обезболивающее, чтобы чувствовать себя комфортно, и лекарство обычно работает.«Если они получают хороший комплексный режим обезболивания, они могут умереть мирно», — говорит она.
Когда люди становятся слишком слабыми, чтобы кашлять или глотать, некоторые начинают издавать звук в задней части горла. Звук может сильно беспокоить, как будто человек страдает. Но, насколько могут судить врачи, умирающий человек чувствует себя иначе. На самом деле, медицинские исследователи считают, что это явление, которое обычно называют предсмертной хрипой — , вероятно, не причинит вреда.
В конечном итоге, поскольку большинство людей теряют осознанность или сознание в последние несколько часов или дней, трудно сказать наверняка, насколько они страдают.«Мы обычно считаем, что, если ваш мозг действительно находится в коматозной ситуации или вы не очень отзывчивы, ваше восприятие — то, как вы относитесь к вещам — также может значительно снизиться», — говорит Дэвид Хуэй, онколог и паллиатив. -специалист по уходу, который исследует признаки приближающейся смерти. «Вы можете знать, а можете и не знать о том, что происходит».
Через неделю или две после разговора с медсестрой моя мать впала в состояние, в котором она редко бывала в сознании. Когда она бодрствовала, там была только самая основная ее часть: та часть, которая заставляла ее ноги двигаться, чтобы отвести ее в ванную, автоматические шаги по чистке зубов и затем вытиранию раковины.Ее разум впервые отвернулся от детей и мужа.
Я хотел знать, о чем она думала. Я хотел знать, где был ее разум. Находясь у постели умирающего, который не отвечает, может быть похоже на попытку выяснить, дома ли кто-то, глядя через окна с плотными занавесками. Человек спит, мечтает, переживает что-то сверхъестественное? Ее разум ушел?
Для многих умирающих людей «мозг делает то же самое, что и тело: он начинает жертвовать областями, которые менее важны для выживания», — говорит Дэвид Ховда, директор Исследовательского центра травм мозга Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе.Он сравнивает распад с тем, что происходит при старении: люди, как правило, теряют способность к сложному или руководящему планированию, обучению моторным навыкам и — что оказывается очень важной функцией — торможению.
«Волны становятся все выше и выше, и в конце концов они уносят человека в море».«Когда мозг начинает меняться и умирать, разные части становятся возбужденными, и одна из частей, которая возбуждается, — это зрительная система», — объясняет Ховда. «И вот здесь люди начинают видеть свет.
Недавние исследования указывают на доказательства того, что обострение чувств, о котором сообщают некоторые люди, похоже, также соответствует тому, что мы знаем о реакции мозга на смерть. Джимо Борджигин, нейробиолог из Мичиганского университета, впервые заинтересовалась этой темой, когда заметила что-то странное в мозгу животных в другом эксперименте: прямо перед смертью животных в мозгу внезапно поднялись нейрохимические вещества. Хотя ученые знали, что нейроны мозга продолжают активироваться после смерти человека, все было иначе.Нейроны секретировали новые химические вещества, причем в больших количествах.
«Многие люди, пережившие остановку сердца, описывают, что во время бессознательного периода они переживают этот удивительный опыт в своем мозгу», — говорит Борджигин. «Они видят свет, а затем описывают этот опыт как« более реальный, чем реальный »». Она поняла, что внезапное высвобождение нейрохимических веществ может помочь объяснить это чувство.
Борджигина и ее исследовательская группа попытались провести эксперимент. Они анестезировали восемь крыс, а затем остановили их сердца.«Внезапно все различные области мозга стали синхронизироваться», — говорит она. Мозг крыс показал более высокую мощность в волнах разной частоты, а также так называемую когерентность — электрическую активность разных частей мозга, работающих вместе.
«Если вы сосредотачиваете внимание, делаете что-то, пытаетесь разгадать слово или пытаетесь вспомнить лицо — когда вы выполняете высокоуровневую когнитивную деятельность, эти функции усиливаются», — говорит Боржигин. «Эти параметры широко используются при изучении человеческого сознания у бодрствующих людей.Итак, мы подумали, что если вы бодрствуете или возбуждены, аналогичные параметры должны повышаться и в умирающем мозгу. Фактически, так оно и было ».
В последние пару недель, когда мысли моей матери, казалось, большую часть времени плыли куда-то еще, она иногда поднимала руки в воздух, хватая пальцами невидимые объекты. Однажды я взял ее за руки и спросил, что она делала. «Убираю вещи», — ответила она, мечтательно улыбаясь.
Это полусонное, полусонное состояние часто встречается у умирающих людей.Фактически, исследователи под руководством Кристофера Керра в хосписном центре недалеко от Буффало, штат Нью-Йорк, провели исследование снов умирающих людей. У большинства опрошенных пациентов — 88 процентов — был хотя бы один сон или видение. И эти сны обычно казались им не такими, как обычные. Во-первых, сны казались более ясными, более реальными. «Предсмертные сновидения пациентов часто были настолько интенсивными, что они переходили в состояние бодрствования, и умирающие часто воспринимали их как бодрствующую реальность», — пишут исследователи в журнале Journal of Palliative Medicine .
Семьдесят два процента пациентов мечтали о воссоединении с уже умершими людьми. 59% заявили, что мечтают собраться куда-то поехать. Двадцать восемь процентов мечтали о значимых переживаниях в прошлом. (Пациенты опрашивались каждый день, поэтому одни и те же люди часто рассказывали сны о нескольких предметах.)
Для большинства пациентов сны были успокаивающими и положительными. Исследователи говорят, что сны часто помогают уменьшить страх смерти.«Преобладающим качеством предсмертных снов / видений было чувство личного значения, которое часто имело эмоциональное значение для пациента», — сообщают они.
В последние часы пациентов, после того как они перестали есть и пить, после того, как они потеряли зрение, «большинство умирающих затем закрывают глаза и кажутся спящими», — говорит Халленбек, специалист по паллиативной помощи из Стэнфорда. «С этого момента… мы можем только предполагать, что происходит на самом деле. У меня сложилось впечатление, что это не кома или бессознательное состояние, как думают многие семьи и врачи, а что-то вроде состояния сна.
Трудно определить точный момент, когда это происходит — когда человек входит в состояние сна или даже когда человек начинает умирать.
Так было и с моей матерью. Однажды ранним утром после того, как пошел снег, я дежурил с двумя подругами моей матери в ее библиотеке, комнате, куда мы переместили ее, чтобы разместить больничную койку. Она казалась умиротворенной, и в тусклом утреннем свете мы стояли в разных точках вокруг кровати, прислушиваясь к ее хриплому дыханию.
Она не сделала резких движений или признаков того, что собирается нас покинуть. Она не открывала глаз и не села внезапно. Она сделала последний, чуть более громкий вдох и умерла.
«Это похоже на надвигающуюся бурю», — говорит Халленбек. «Волны начали подниматься. Но никогда нельзя сказать, ну, когда же начали подниматься волны? … Волны становятся все выше и выше, и в конце концов они уносят человека в море ».
Что значит умереть
Несмотря на то, что смерть — это универсальный опыт, мы не очень много знаем о том, что на самом деле ощущает, как , умереть.Что происходит с вашим телом и разумом на протяжении перехода от жизни к смерти? Хорошая новость заключается в том, что есть некоторые исследования по этому поводу, и когда вы узнаете о том, что мы действительно знаем, это делает все это немного менее пугающим.
Смерть может сильно различаться, поэтому давайте предположим, что вы умираете по естественным причинам и скоро уйдете. Во-первых, важно знать, что точного «момента смерти» не существует.«Умирать — это процесс, в котором много серых зон, потому что мы еще многого не знаем.
При этом мы можем юридически разделить смерть на два этапа. Прямо сейчас ваше тело постепенно приближается к так называемой «клинической смерти», которая наступает, когда ваше сердцебиение, дыхание и кровообращение прекращаются. Но после этого клетки вашего тела остаются живыми в течение следующих четырех-шести минут, пока не наступит «биологическая смерть». В этот момент клетки вашего мозга начали умирать, и реанимация невозможна.
Хорошо, теперь мы знаем, что означает смерть с юридической точки зрения, но не будем забегать вперед. Как вы себя чувствуете? По словам Джеймса Халленбека, доктора медицины, специалиста по паллиативной помощи из Стэнфордского университета, ваши последние несколько дней на Земле — это так называемая фаза «активного умирания». Вы быстро начинаете терять свои естественные побуждения и большую часть своих чувств. Халленбек говорит, что все начинается в следующем порядке:
- Вы перестаете голодать.
- Вы перестаете испытывать жажду.
- Вы перестаете говорить.
- Вы перестаете видеть.
- Вы перестаете слышать.
- Вы перестаете чувствовать прикосновение.
Другие побочные эффекты включают одышку, депрессию, беспокойство, крайнюю усталость, спутанность сознания (вероятно, из-за недостатка кислорода), запор или недержание мочи и тошноту. По сути, ваш мозг постепенно жертвует менее важными функциями, чтобы продлить ваше выживание. Даже ваша кожа начнет проявлять признаки вашей кончины.Он станет холодным, станет голубовато-серым и может даже появиться пятнистость. Пятна — это одна из тех вещей, о которых вы узнаете, когда видите: кожа покрыта мрамором с красным и пурпурным мрамором и холодна на ощупь, потому что сердце больше не может эффективно перекачивать кровь к конечностям.
Скоро вы станете слишком слабым, чтобы кашлять или глотать, и ваше дыхание будет издавать тревожный гортанный звук в задней части горла, называемый «предсмертным хрипом». Однако, насколько врачи могут судить, предсмертный хрип не причиняет вреда, даже если всем остальным он звучит плохо.Но врачи не знают, какую боль на самом деле испытывают люди во время смерти. Очевидно, сгореть заживо или застрелить — это, вероятно, болезненный путь, но когда вы умираете естественной смертью на больничной койке или дома, трудно сказать. Обычно с вашей болью справляются медицинские работники, и вы, вероятно, потеряете сознание в последние часы своей жизни, поэтому она, скорее всего, минимальна. Обычно, когда они знают, что вы собираетесь уходить, врачи и медсестры стараются сделать вас максимально комфортными.
Когда ваше тело наконец отпускает, та небольшая функция мозга, которую вы оставили, быстро исчезает. Это означает, что ваш мозг больше не может контролировать ваше тело, поэтому вы можете мочиться, испражняться или, возможно, даже эякулировать (но это бывает редко). Все это может показаться ужасно неудобным и пугающим, но у вашего мозга есть несколько хитростей в рукаве.
Что происходит с вашим разумом Прямо, когда ваше тело начинает выравниваться, ваш мозг делает все возможное, чтобы подготовить ваше сознание к прыжку в великое запредельное.В последние минуты жизни многие люди переживают внетелесные переживания, встречи с родственниками в спокойном месте, чувство большей связи со вселенной и, конечно же, видят классический яркий свет в конце туннеля. Но что там на самом деле происходит?
Во-первых, вы, вероятно, не будете бояться того, что происходит с вами в этом психическом состоянии. В одном исследовании, проведенном в Университете Северной Каролины в Чапел-Хилл, сравнивалось психическое состояние неизлечимо больных пациентов и заключенных, приговоренных к смертной казни, с психическими состояниями людей, которым было сказано представить, что они умирают.Их выводы показывают, что чем ближе вы подходите к смерти, тем более позитивным вы относитесь к ней. Возможно, это потому, что вы начинаете больше принимать смерть, когда она менее абстрактна, и вам приходится сталкиваться с ее реальностью. Или, может быть, это потому, что вам снятся мирные сны и видения.
В исследовании, проведенном в центре хосписа в Буффало, штат Нью-Йорк, исследователи обнаружили, что умирающие люди гораздо активнее сновидений, чем обычно. Фактически, 88 процентов участников исследования утверждали, что им снятся сны или видения, которые казались более реальными, чем обычные сны, и они часто переходили в состояние бодрствования.Большинство людей мечтали о воссоединении с людьми, которых они знали, которые уже умерли, другие говорили, что мечтали о подготовке к куда-то путешествию, а некоторые вновь стали свидетелями значимых событий из своего прошлого. Многих из этих людей сны и видения утешали и уменьшали страх смерти.
Как только вы начинаете клинически умирать, ваш мозг начинает работать с перегрузкой — со всплеском электричества и всплеском активности в различных областях по всему мозгу — и начинает выделять нейрохимические вещества, которые возбуждают его намного выше нормы.Именно тогда происходят все эти переживания «яркого белого света». Одно исследование, опубликованное в Журнале исследований предсмертного состояния (серьезно), предполагает, что все те, кто пережил околосмертный опыт, как правило, становятся свидетелями одного и того же, хотя они различаются в зависимости от культурных и религиозных убеждений каждого человека. Однако другое более недавнее исследование, опубликованное в Frontiers in Human Neuroscience, предполагает, что время и порядок возникновения этих переживаний варьируются от человека к человеку. Итак, вы, скорее всего, испытаете эти вещи в произвольном порядке:
- Гиперсознательное психическое состояние или очень ясное сознание.Это может быть состояние бодрствования или сна.
- Опыт выхода из тела, обычно в форме того, что вы парите над своим смертным ложе. Возможно, это вызвано повреждением височно-теменного соединения (TPJ) вашего мозга из-за недостатка кислорода.
- Ваша жизнь мелькает перед глазами. Многие люди видят, как для них воспроизводятся важные моменты их жизни.
- Воссоединение с потерянными близкими — иногда даже с предками, которых вы никогда не встречали в жизни. Или, может быть, посещение странного мира и встреча с существами из света.Недостаток кислорода в мозгу может вызвать галлюцинации.
- Непреодолимое чувство покоя и покоя, возможно, вызванное выбросом эндорфинов.
- Ярко-белый свет в конце туннеля. Ваша зрительная система чрезмерно возбуждается и наполняется углекислым газом, в результате чего вы становитесь более чувствительными к свету. У вас также есть другие обостренные чувства на короткое время.
Вы можете испытать все это или только некоторые из них. И неизвестно, когда и в каком порядке они произойдут.По словам близких к смерти выживших, эти переживания заставляют смерть чувствовать себя нормально и почти радушно. К тому времени, когда ваш разум завершит церемонию прощания, вы будете готовы к работе. Мы можем никогда не узнать наверняка, что за пределами смерти, если вообще что-нибудь, но вы, по крайней мере, можете отдыхать спокойно, зная, что ваш мозг постарается сделать это как можно более комфортным.
Эта история была первоначально опубликована в сентябре 2017 года и была обновлена 18 декабря 2020 года, чтобы пересмотреть контент в соответствии с текущим стилем Lifehacker.
мифов о процессе умирания
Пациенты и лица, осуществляющие уход, могут принимать действительно информированные решения об уходе в конце жизни только тогда, когда они понимают естественный процесс умирания, говорит Тани Бахти, RN.
Когда люди не понимают мудрости тела, они будут принимать решения, основываясь на страхе, недостатке информации или дезинформации », — говорит Бахти. «Знание и уважение к изменениям тела приведет к наилучшему выбору и заботе о наших близких».
Основываясь на своей работе в качестве педагога по вопросам, связанным с окончанием жизни, Бахти отвечает на некоторые распространенные мифы о процессе умирания.
Миф: Умирать мучительно.
Реальность: Боль не является ожидаемой частью процесса умирания. Фактически, некоторые люди вообще не испытывают боли. Однако, если какое-либо конкретное состояние вызывает боль, с ним можно справиться с помощью назначенных лекарств.
Миф: отказ от питья приводит к болезненному обезвоживанию.
Реальность: Естественное обезвоживание — это комфортно и вызывает выброс эндорфинов, которые способствуют комфорту.В отличие от здорового человека, введение искусственной жидкости в конце жизни может фактически усилить дискомфорт. Естественное обезвоживание снижает вероятность тошноты и рвоты, отека и заложенности легких.
Миф: если люди не едят, им следует поставить зонд для кормления, иначе они умрут от голода.
Реальность: Потребности организма и его способность перерабатывать и использовать пищевые изменения в последние месяцы жизни. Люди умирают не потому, что не едят; они не едят, потому что умирают.Осложнения от принудительного кормления и использования зондов могут ускорить смерть. Одна из нескольких причин, по которым людям будет комфортнее, когда они не будут есть, заключается в том, что эндорфины, естественные болеутоляющие средства организма, высвобождаются, чтобы способствовать чувству благополучия и комфорта.
Миф: необходимо использовать все необходимые средства, чтобы сохранить жизнь людям, иначе лицо, осуществляющее уход, несет ответственность за их смерть.
Реальность: Это болезнь, которая убивает людей, а не опекун.Имея дело с прогрессирующим или неизлечимым заболеванием, использование машин может только продлить смерть, а не продлить жизнь. То, что у нас есть технологии, не означает, что это всегда самый подходящий уход.
Миф: Если людям позволяют оставаться в постели или спать столько, сколько они хотят, они сдаются и умрут раньше.
Реальность: Энергия уменьшается во время болезни. Выталкивание людей за пределы их естественного предела не укрепит их и может еще больше истощить то небольшое количество энергии, которое у них осталось, тем самым увеличивая нагрузку на их и без того усталое тело.
Миф: Люди должны быть в сознании до момента смерти. Если они все больше устают или сбиты с толку, значит, их принимают слишком много лекарств.
Реальность: Процесс умирания почти всегда заставляет людей спать все больше и больше, пока они не впадают в кому. Сонливость и возможное замешательство часто возникают из-за естественных химических и метаболических изменений в организме, когда он начинает отключаться, и возникают даже тогда, когда человек вообще не принимает никаких лекарств.Правильный прием лекарств может избавить людей от боли, не способствуя путанице и не ускоряя процесс смерти.
Миф: наркотические обезболивающие вызовут потерю контроля или даже ускорят смерть.
Реальность: Адекватные обезболивающие действительно могут дать людям больше жизни, обеспечивая лучший отдых и, следовательно, больше энергии и комфорта для выполнения дел. Недостаточный контроль боли может нанести вред организму и даже ускорить смерть из-за повреждения гормонами стресса, повышенного риска образования тромбов или осложнений, связанных с неподвижностью.Правильно назначенные лекарства не ускоряют смерть. Они обеспечивают комфорт людям во время процесса умирания.
Миф: смерть заканчивается последней борьбой.
Реальность: В конце концов, большинство людей «умирают во сне» из-за комы, которая может длиться от нескольких минут до нескольких дней, в зависимости от их болезни.
Миф: Когда люди умирают в одиночестве, их близкие подвели их.
Реальность: Одна из загадок смерти — время самой смерти.Иногда люди будут ждать, пока кто-нибудь придет или все выйдут из комнаты, прежде чем они умрут. Лица, осуществляющие уход, не должны судить о том, были ли они там в последний момент. Самым важным является знание пациентом их любви, а не их физическое присутствие.
Нет, большинство людей не испытывают сильной боли после смерти
Многие люди боятся смерти отчасти из-за ощущения, что по мере приближения они могут страдать от нарастающей боли и других ужасных симптомов. Часто считается, что паллиативная помощь не может облегчить такую боль, в результате чего многие люди умирают мучительной смертью.
Но мучительная смерть случается крайне редко. Свидетельства о паллиативной помощи заключаются в том, что боль и другие симптомы, такие как усталость, бессонница и проблемы с дыханием, фактически улучшаются по мере того, как люди приближаются к смерти. Более 85% пациентов, оказывающих паллиативную помощь, не имеют серьезных симптомов к моменту смерти.
Данные Австралийского сотрудничества по результатам паллиативной помощи (PCOC) показывают, что за последнее десятилетие произошло статистически значимое улучшение боли и других симптомов в конце жизни.Это связано с несколькими факторами, связанными с более эффективной паллиативной помощью.
Подробнее: Что такое паллиативная помощь? Путешествие пациента по системе
Сюда входят более тщательная оценка потребностей пациентов, более качественные лекарства и улучшенная многопрофильная помощь (не только врачи и медсестры, но и смежные медицинские работники, такие как терапевты, консультанты и духовная поддержка).
Но не все получают одинаковую медицинскую помощь в конце жизни.Каждый год в Австралии умирает около 160 000 человек, и, по нашим оценкам, 100 000 из этих смертей предсказуемы. Тем не менее, по оценкам PCOC, только около 40 000 человек получают специализированную паллиативную помощь в год.
Симптомы в конце жизни
Фактические данные показывают, что для подавляющего большинства тех, кто получает паллиативную помощь, она очень эффективна.
Самый распространенный симптом, вызывающий у людей страдания к концу жизни, — это усталость. В 2016 году 13,3% пациентов сообщили о том, что чувствовали сильное расстройство из-за усталости в начале оказания паллиативной помощи.Затем последовали проблемы с болью (7,4%) и аппетитом (7,1%).
Бедствие от усталости и аппетита неудивительно, поскольку потеря энергии и аппетита является обычным явлением по мере приближения смерти, в то время как с болью можно эффективно справиться. Другие проблемы, такие как дыхание, бессонница, тошнота и проблемы с кишечником, возникают реже и обычно улучшаются по мере приближения смерти.
Вопреки распространенному мнению, люди в последние дни и часы своей жизни испытывают меньше боли и других проблем, чем в начале болезни.В 2016 году около четверти всех пациентов паллиативной помощи (26%) сообщили о наличии одного или нескольких тяжелых симптомов, когда они начали паллиативную помощь. По мере приближения смерти этот показатель снизился до 13,9%.
Самой распространенной проблемой в начале была усталость, которая оставалась самой распространенной проблемой в конце. Боль встречается гораздо реже, чем усталость. В целом 7,4% пациентов сообщили о сильной боли в начале паллиативного лечения и только 2,5% сообщили о сильной боли в последние несколько дней. В последние дни жизни затрудненное дыхание вызывает больше беспокойства, чем боль.
Эти цифры необходимо учитывать в зависимости от желаний человека. Для небольшого числа пациентов существующие лекарства и другие вмешательства не могут в достаточной мере облегчить боль и другие симптомы.
Но некоторые пациенты, которые сообщают о проблемной боли и симптомах, предпочитают получать незначительное обезболивание или вообще не получать его. Это может быть по семейным, личным или религиозным причинам. Для некоторых пациентов это включает опиоиды страха (активный ингредиент таких лекарств, как кодеин) и седативные препараты, которые сокращают их жизнь.Для других быть как можно более бдительными в момент смерти важно по духовным причинам.
Не все получают эту помощь
Результаты для пациентов различаются в зависимости от ряда факторов, таких как доступные ресурсы и географическое положение. Люди, живущие в районах с высоким социально-экономическим статусом, имеют лучший доступ к паллиативной помощи, чем те, кто живет в районах с более низким социально-экономическим статусом.
Данные PCOC демонстрируют, что пациенты, получающие помощь в больнице со специализированными службами паллиативной помощи, имеют лучший контроль над болью и симптомами (благодаря доступности круглосуточной помощи) по сравнению с теми, кто получает паллиативную помощь дома.В настоящее время принято национальное консенсусное заявление об улучшении оказания паллиативной помощи в больницах. Это необходимо расширить, чтобы включить смерть дома и смерть в учреждении интернатного типа.
Подробнее: Помощь при смерти — это одно, но правительства должны обеспечить доступность паллиативной помощи для всех, кто в ней нуждается.
Несмотря на то, что существуют национальные стандарты паллиативной помощи и национальные стандарты безопасности и качества, каждый штат, территория, медицинский округ и организация несут ответственность за индивидуальное оказание паллиативной помощи.Следовательно, существуют разные подходы к оказанию помощи и ресурсы в предоставлении паллиативной помощи.
В последних отчетах Главного аудиторского управления Нового Южного Уэльса и Виктории подчеркивается спрос на услуги паллиативной помощи и необходимость в соответствующих ресурсах для поддержки пациентов, лиц, осуществляющих уход, и их семей, а также в более интегрированной информации и предоставлении услуг в разных учреждениях помощи.
Австралия может добиться большего успеха
Австралийское сотрудничество по результатам паллиативной помощи содержит информацию о более чем 250 000 человек, получивших специализированную паллиативную помощь за последнее десятилетие.Хотя участие в сборе данных является добровольным, наблюдается устойчивый рост. По оценкам сотрудничества, ежегодно предоставляется информация о более чем 80% пациентов, оказывающих специализированную паллиативную помощь.
Австралия занимает уникальное положение на международном уровне, поскольку в ней действует национальная система регулярного измерения результатов и опыта пациентов, оказывающих паллиативную помощь, и их семей. Эти данные могут помочь врачам измерить эффективность их лечения и помочь поставщикам внедрить передовой опыт.Эта информация также является важным доказательством, которое можно использовать для информирования общественности.
Доказано, что паллиативная помощь в Австралии эффективна почти для всех, кто ее получает. Но проблема в том, что многие тысячи людей умирают каждый год, не имея доступа к необходимой им специализированной паллиативной помощи. Как страна, нам нужно добиться большего.
Когда кто-то умирает (для детей)
Все живые существа, включая насекомых, рыб и людей, умирают. Даже взрослым трудно понять, почему это должно происходить.Это может быть труднее всего понять. Лучшее, что мы можем сделать, это принять смерть как факт жизни. Это случается, и мы ничего не можем сделать, чтобы это изменить.
Когда и как это произойдет?
В большинстве случаев люди живут долгой-долгой жизнью. Многие люди доживают до 70-80 лет, а некоторые живут еще дольше. Однако постепенно, в течение многих лет, человеческое тело изнашивается, точно так же, как шины старого велосипеда или батарейки в вашей любимой игрушке. Когда важные части тела, такие как сердце, легкие или мозг, изнашиваются и перестают работать, человек, скорее всего, умрет.Когда это происходит, мы говорим, что этот человек умер от «старости».
Иногда умирают молодые люди. Иногда человек сильно заболевает, и, несмотря на всю тяжелую работу врачей и лекарства, ничто не может заставить его тело работать. Если умирает очень больной человек, вы можете услышать, как окружающие говорят, что этому человеку сейчас лучше и он больше не страдает. Тем не менее, с каждым днем врачи открывают новые способы предотвращения и лечения серьезных заболеваний, поэтому шансы человека на выздоровление постоянно повышаются.
В других случаях люди умирают внезапно, как в результате несчастного случая. Это может быть труднее всего для семьи и друзей, потому что это происходит так быстро. У них нет времени привыкать к мысли о потере любимого человека. Важно помнить об этом виде смерти: часто она бывает настолько внезапной, что умирающий почти не чувствует боли. Мы можем радоваться этому.
Куда уходят мертвые люди?
Многие люди считают, что когда кто-то умирает, умирает только тело.Это как если бы стеклянная бутылка, полная воды, разбилась, и бутылка пришла в негодность. Контейнера нет, но то, что внутри — вода, — осталось. Часть человека, оставшуюся после смерти тела, часто называют «душой» или «духом». Некоторые люди верят, что душа — это та часть человека, которая любит, чувствует и творит; это та часть, которая делает нас такими, какие мы есть.
Никто не знает, что происходит с душой человека после смерти. На этот счет существует много разных убеждений, и лучше всего поговорить со своей семьей, чтобы узнать, что, по их мнению, происходит после смерти нашего тела.Тогда вы сможете решить, во что верите.
-П
Что значит скорбь?
Когда умирает кто-то, кого мы любим, это причиняет нам боль. Нам грустно, что этого человека больше не будет рядом, чтобы поговорить или повеселиться. Это отсутствие оставляет в нашей жизни большую дыру. Может быть, у вас умерло домашнее животное. Помните, как вы несколько раз заходили в дом после того, как пропала собака или кошка? Было странно не иметь там своего питомца. Может ты плакал — ничего страшного. Нам нужно оплакивать потерю людей, животных и других вещей, которые мы любим.
Но точно так же, как когда вы снимаете кожу с колена, первая сильная боль через некоторое время проходит. Колено нужно время, чтобы зажить, но с каждым днем оно болит все меньше и меньше. То же самое, когда кто-то умирает. Это не значит, что мы забываем или перестаем скучать по погибшим людям. Через некоторое время мы можем вернуться к своей жизни, все еще любя ее и всегда помня о ней.
Вспоминая умерших людей, которых мы любим, — это один из способов сохранить их частью нас. В этом нам помогают изображения. Просмотр фотоальбома может помочь нам вспомнить, как мы весело проводили время вместе.Многие семьи хоронят тела близких на кладбище. Затем они могут пойти и навестить чью-то могилу. Дело не в том, что они думают о мертвом человеке как о действительно существующем, но это особое место, где можно пойти и подумать о том, как много этот человек значил для них.
Что обо мне?
Когда кто-то умирает, вы можете начать задаваться вопросом, умрут ли скоро и другие люди в вашей жизни. Вы можете спросить себя: «Моя мама или папа умрут?» или «Я умру?» Лучшее, что вы можете сделать, — это поделиться этими мыслями со своей семьей.Может быть трудно — может быть, даже немного больно — говорить об этих вещах, но может быть приятно поделиться своими чувствами. Важно говорить о любых страхах, которые у вас могут быть, вместо того, чтобы скрывать их или делать вид, что вы не боитесь. Люди, которые любят вас, хотят знать, что вы испытываете эти чувства, чтобы они могли помочь.
Знаете ли вы, что вы также можете помочь окружающим вас взрослым, когда им грустно из-за того, что кто-то умер? Можете ли вы вспомнить забавную историю о человеке, который умер? Или что-то хорошее, что этот человек сделал для вас? Рассказывайте вслух хорошие истории, которые вы помните.Они заставят всех почувствовать себя немного лучше.
Если я когда-нибудь умру, что мне делать?
Есть много вещей о смерти, которых мы не знаем и, возможно, никогда не узнаем. Мы знаем, что однажды это случится со всеми нами. Но не стоит долго переживать или задумываться об этом. Слишком много чудесных вещей, чтобы испытать их через много-много лет вперед.
Смерть: может ли наш последний момент быть эйфорическим?
Люди часто выглядят так, как будто они спят сразу после смерти, с нейтральным выражением лица.Но у одного из моих родственников, который испытывал сильную боль за несколько часов до его смерти и не имел доступа к медицинской помощи, было сияющее, восторженное выражение лица. На протяжении десятилетий я задавался вопросом, могут ли последние минуты жизни быть эйфорическими. Может ли смерть вызвать прилив эндорфинов, особенно в отсутствие обезболивающих? Ответил Йоран, 77 лет, Хельсингборг, Швеция.
Поэт Дилан Томас сказал несколько интересных вещей о смерти, не в последнюю очередь в одном из своих самых известных стихотворений:
А ты, отец, там на грустной высоте,
Проклятие, благослови меня сейчас твоими жестокими слезами, молю.
Не уходи нежно в эту спокойную ночь.
Ярость, ярость против умирающего света.
Часто предполагается, что жизнь до последнего ведет битву со смертью. Но возможно ли, как вы предлагаете, смириться со смертью?
Как эксперт по паллиативной помощи, я думаю, что есть процесс смерти, который происходит за две недели до того, как мы уйдем. За это время люди, как правило, становятся хуже. Как правило, им трудно ходить, и они становятся более сонными — им удается бодрствовать все короче и короче.Ближе к последним дням жизни способность глотать таблетки или употреблять пищу и напитки ускользает от них.
Примерно в это время эксперты по паллиативной помощи говорят, что люди «активно умирают», и мы обычно думаем, что это означает, что им осталось жить два-три дня. Однако некоторые люди пройдут всю эту фазу в течение дня. И некоторые люди могут оставаться на пороге смерти почти неделю, прежде чем они умрут, что обычно очень печально для семей.Итак, с разными людьми происходят разные вещи, и мы не можем их предсказать.
Вам также может понравиться:
Трудно расшифровать настоящий момент смерти. Но пока что неопубликованное исследование моей собственной группы предполагает, что по мере того, как люди приближаются к смерти, в организме увеличивается количество химических веществ, вызывающих стресс. У людей с раком, а может быть и у других, маркеры воспаления повышаются. Это химические вещества, количество которых увеличивается, когда организм борется с инфекцией.
Вы предполагаете, что непосредственно перед смертью может быть выброс эндорфина. Но мы просто не знаем, так как никто еще не исследовал эту возможность. Однако исследование 2011 года показало, что уровень серотонина, другого химического вещества в мозге, которое, как считается, также способствует чувству счастья, утроился в мозге шести крыс, когда они умерли. Мы не можем исключить, что нечто подобное может произойти и с людьми.
Это интересное предположение, и технология для определения уровней эндорфина и серотонина у людей действительно существует.
Тем не менее, получить повторные пробы, особенно крови, в последние часы чьей-либо жизни сложно с точки зрения логистики. Получить финансирование для этого исследования тоже сложно. В Великобритании на исследования рака в 2015–2016 годах было выделено 580 миллионов фунтов стерлингов (756 миллионов долларов США), тогда как на исследования паллиативной помощи было выделено менее 2 миллионов фунтов стерлингов (2,6 миллиона долларов США).
Песня Кевина Люди, склонные к суициду, не хотят умирать, они просто хотят, чтобы боль прекратилась
Эта статья была написана Брией Барроуз , участником Каталога мыслей
Я знаю, что это чрезвычайно деликатная тема, но ее необходимо обсудить.
Потому что я точно знаю, что в какой-то момент нашей жизни мы были склонны к суициду или знали, что кто-то борется с этими мыслями. Каждый пятый человек борется с проблемами психического здоровья. Это означает, что для каждой комнаты, в которую вы входите с неуверенностью и опущенной головой, полагая, что вы единственный, у кого есть проблемы, каждый пятый из этих людей проходит через то же самое.
Для того, кто никогда не испытывал суицидальных мыслей, мысль о желании умереть сама по себе может показаться нелепой.Солнце светит, есть шанс провести еще один день, вы влюблены, завтрак, который вы ели этим утром, был восхитительным. Мысль о смерти кажется слишком надуманной. Что-то осталось на время далеко в будущем. Что еще можно пожелать?
Но для тех, кто борется с изнурительными психическими заболеваниями, такими как депрессия, демон их всех, суицидальность представляет собой серьезный риск. Позвольте мне прояснить это. Депрессия может убить вас. Ваш мозг нужен вам, чтобы есть пищу, которая дразнит ваши вкусовые рецепторы.Вам нужен мозг, чтобы иметь смелость общаться с людьми в школе или на работе. Ваш мозг должен чувствовать теплый воздух в солнечный день и чувствовать облегчение. Вам нужен мозг, чтобы целовать и ощущать тепло поцелуя всем телом.
Но подавленный ум часто ничего этого не чувствует. Вы постоянно находитесь в состоянии изоляции в своем уме. Вы больше не жаждете удовольствия. Простые задачи кажутся рутинными, а ваша кровать — вашим безопасным убежищем. Сон постоянно зовет вас, чтобы вы могли быстро сбежать. .
Когда мы думаем о ком-то, кто склонен к суициду, или просто об этом термине, мы избегаем даже говорить об этом. Это нас пугает. Реальность этого кажется слишком большой, чтобы ее проглотить, и мы просто заметаем ее прямо под ковриком. Мы делаем это, потому что самоубийство рассматривается как окончательный результат. Бывает, и нам остается только гадать…
«Она была прекрасна». «Он был умен». «Она была талантлива». «Он преуспел в спорте».
Но ничто из этого не может помешать уму заболеть.
Неважно, как мы выглядим снаружи. Мозг — это благословение, но он также может быть плохим, когда дело касается психического здоровья. Я борюсь с депрессией изо дня в день, у меня случился драматический рецидив, и я могу сказать вам по своему опыту, что суицидальные люди на самом деле не хотят умирать, но видят в этом единственный способ избавиться от боли, которую они испытывают. дюймы
Для суицидального ума вы чувствуете себя в ловушке. Вы задыхаетесь от состояния своей психики и кажется, что выхода нет.Изо дня в день вы сталкиваетесь с душевной агонией и болью, которые одновременно пугают и толкают вас. Вы чувствуете, что смерть — единственный выход, но в то же время человек внутри вас отчаянно хочет бороться, чтобы цепляться за надежду. Цепляться за жизнь.
Человеку свойственно стремиться к выживанию, к жизни и процветанию. Но психическое заболевание может привести к тому, что вы будете казаться изолированным.
Психическое заболевание может стать битвой. Битва разума, битва, в которой многим не повезло пережить.Но я могу сказать вам, что смерть — это крайнее средство, последнее средство для того, кто склонен к самоубийству. Им может казаться, что они исчерпали все свои силы, и все, что они пытались сделать, не принесло облегчения. Они чувствуют, что в их разуме есть стены, которые глубоко заперли их, и выхода нет.
Но самое главное, что суицидальные люди не хотят умирать. Они отчаянно хотят жить, но, похоже, не находят выхода. Они чувствуют, что исчерпали все свои возможности, и боль, которую они испытывают, выходит за рамки их возможностей.
Многие скажут, что склонные к суициду люди ищут внимания или трусливы из-за того, что чувствуют то же самое. Но депрессия реальна, и вас не следует судить за то, что вы пережили что-то невероятно страшное и одинокое. Людям, которые испытывают суицидальные мысли, не нужно, чтобы кто-то их критиковал или умалял за то, что у них такие мысли.
Если вы были там или находитесь там прямо сейчас, отдайте себе должное за огромную силу, которая у вас есть как у человека для достижения этого до сих пор.Хвалите себя за выживание, даже если внутри вам хочется просто рассыпаться. Поздравьте себя с тем, что вы пережили этот час, не действуя в соответствии со своими мыслями.
Я знаю, что ты хочешь жить. Я хочу, чтобы вы тоже жили, чтобы вдохновлять других своей историей. Я хочу, чтобы вы могли быть голосом для всех, кто испытал эти мысли и все еще жив, чтобы рассказать эту историю. Я хочу, чтобы вы прошли через все это и знали, что даже если вы страдаете и находитесь в месте, которое кажется вам совершенно неподвластным вам, вы можете пройти через это.Вы здесь по какой-то причине, и вы стали сильнее благодаря всему, через что вам пришлось пройти.
Вы выжили.
Используйте свою историю, чтобы продвигаться дальше как личность. Используйте свою историю, чтобы напомнить себе о своей силе и обо всем, что вам удалось выжить. Вас следует поблагодарить за то, что вы продвинулись так далеко, до этого момента и за весь прогресс, которого вы достигли.
alexxlab